Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

«Иерусалим» Соболева представляет собой метамодернистский философский роман, основной чертой которого является «подвешенность» между концепциями, идеологиями, символами, мифами – состояние, позволяющее серьезное, критическое и до конца последовательное их осмысление, соединенное с иронической игрой. Однако и игра является не самоцелью, а способом смоделировать и тем самым заново открыть и обосновать механизмы человеческого существования. В его основе оказывается поиск путей обретения свободы, заключенный в отказе от всего завершенного, данного, безошибочного, безболезненного – ив обращении к конечному, что Соболев называет поворотом к онтологии, а я бы назвал онтопоэтикой или онтологическим реализмом инвидентного типа. Именно в нем видит он ключ к преодолению всевластия языков власти. Именно с этой целью создает он множество ненадежных рассказчиков, которые то и дело ошибаются, демонстрируют непонимание и невежество, обольщаются иллюзиями и вводят в заблуждение других. Новая онтопоэтика строится не на самом «кровавом хаосе истории», вызывающем глубокое трагическое недоумение рассказчиков, а на тех диссипативных структурах, которые из этого хаоса рождаются, чтобы тут же исчезнуть вновь. Острова реальности – «бытия здесь», истины, конечности, тишины и непринадлежности – всплывают и погружаются вновь в воды бессмертия и тотальности, составляя вечно меняющийся, но всегда узнаваемый архипелаг смысла. Фрактально повторяющаяся на всех идейных, нарративных и поэтических уровнях, эта структура характеризует книгу Соболева как жанр, который удобно определить как метамодернистский диссипативный роман-архипелаг.

Реальность и свобода

Одно из основных интеллектуальных усилий литературы направлено на воображение свободы – будь то свобода от морока идеологий или свобода эти идеологии создавать, свобода выбора или свобода уклоняться от выбора. Литературное воображение свободы (и несвободы), как известно, неоднократно становилось предметом изучения философов и антропологов, будь то в качестве материала или в качестве иллюстрации. Достаточно упомянуть интерес Рудольфа Штейнера к Гёте, Вячеслава Иванова – к Достоевскому, Исайи Берлина – к Тургеневу и Толстому, Жиля Делёза – к Кафке, Мераба Мамардашвили – к Прусту, Владимира Кантора – к Шекспиру[80].

В число писателей, поглощенных размышлениями о свободе, входит и Денис Соболев. Его философия свободы складывается из следующих основных тем или идеологем: фрагментарность бытия, кровавый хаос истории является основой поиска свободы (и, возможно, истины); суть этого поиска – в отказе от мира всевластия; отказ приводит к схватыванию свободы как возможности, в промежутках между фрагментами хаоса бытия. В результате свобода мыслится как диссипативная структура, имеющая вид такого конечного, интеллигибельного живого лика, который непредсказуемо и кратковременно проступает на поверхности мирового хаоса, но при этом изменяет картину мира необратимо. Вырастающее из раздробленности существования и отказа от любой властной связности мышление возможного переводит восприятие из порядка воображаемого в порядок реального при посредстве символического порядка Иерусалима. Таким образом, роман-миф раскрывается как своего рода диссипативный Bil-dungsroman о духовном и интеллектуальном становлении личности, погруженной в пары иерусалимского синдрома.

Методом поиска свободы для семи повествователей в семи главах романа служит отождествление с историческими или мистическими личностями либо с целыми эпохами, и главным инструментом в этом методе оказывается временной и личностный разлом, выход из-под власти самотождественности. В главе «Дерево и Палестина» рассказчик размышляет о «пространствах свободы» [Соболев 2005: 391], и в его сознании происходит временной скачок [Соболев 2005, 392]: он обнаруживает себя в одном из таких пространств, а именно в столице Хазарского каганата Итиле. В этом, по его словам, «городе свободы» [Соболев 2005: 393] он встречается с хранителем библиотеки кагана, а после отправляется на поиски некоей тропы, начинающейся у раздвоенного белого столпа у слияния черных рек [Соболев 2005: 395]. Вычерченную на карте кагана тропу найти, вероятно, невозможно, но карта хранит «потаенную и недостижимую истину» [Соболев 2005: 396]. Герой, вопреки предостережениям хранителя библиотеки, отправляется на охоту за ней, на поиски точки «слияния черных рек», следуя, как он говорит, «обманчивым и правдивым знакам темноты» [Соболев 2005: 397].