Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

Роман Эли Люксембурга (1940–2019) «Десятый голод» относится к многочисленной группе литературы эксодуса – текстов, посвященных борьбе советских евреев за исход, мукам отказа, узникам Сиона, повествованию об исходе или фантазиям о нем. Написанный, в соответствии с авторской датировкой, в период с 1970 по 1983 годы, почти полностью совпадающий с эпохой правления Брежнева и опубликованный впервые в Лондоне в 1985 году, в год прихода к власти Горбачева, «Десятый голод» точно воплощает специфику позднесоветской реальности: глубочайшее слияние безнадежно замкнутой данности, ее видимой очевидности, с безошибочным ощущением ее постепенно дошедшей до абсурда фиктивности. При этом большую часть «эпохи застоя» автор прожил уже в Израиле, репатриировавшись в 1972 году после пяти лет отказа, поэтому его роман включает уже и свидетельство об израильской реальности, пережившей тектонический сдвиг в Войне Судного дня 1973 года. Суть этого сдвига состояла в разрушении панциря очевидности, который защищал идеологическое сознание поколения, сформировавшегося в период существования государства Израиля. Встреча советской ложной очевидности и израильской подлинной неочевидности породила эпистемологическую неопределенность, которая нашла свое выражение в политической психогаллюцинаторной фантазии Люксембурга. Эта фантазия поддерживается мистико-магической формой измененного сознания, имеющей автобиографическое происхождение: накануне переезда в Израиль Люксембург пережил религиозное пробуждение под влиянием Рыбницкого ребе – хасидского раввина Хаима-Занвла Абрамовича (1902–1995), покинувшего СССР в том же, что и писатель, 1972 году. Таким образом, реальность в «Десятом голоде» имеет трехсоставную структуру: и советская очевидность, и израильская неочевидность подрываются мистической религиозной супраочевидностью, встраиваются в нее как в единую картину мира.

В соответствии с этой структурой также сюжет и персонажи романа имеют тройственную природу. Главный герой и рассказчик Иешуа Калантар – советский еврей (1), прошедший обучение в медресе, где готовят палестинских террористов (2), оказался в Израиле под присмотром врачей, разведчиков, ученых и каббалистов, пройдя, по его словам, через пещеры от Бухары до Иерусалима, будучи ведомым ребе Вандалом – целителем, праведником и учителем (3). Такой магический эксодус оказался возможным благодаря конфликту и синергии трех сил, столкнувшихся в одной точке, в данном случае – в советской Бухаре: еврейская община в Средней Азии; исламская мифология, питающая антиизраильское сопротивление; и всемогущая «рука Москвы». Центральным артефактом, магическим переходным объектом романа является некая древняя арабская рукопись, описывающая тайный подземный путь из Бухары в Иерусалим, украденная в медресе Калантаром для ребе; ее указаниям якобы и следуют Иешуа и его спутники; последние, как следует из его рассказа, погибают, не дойдя до Иерусалима, а рукопись, как обнаруживает израильская экспертиза, оказывается подделкой десятилетней давности. Однако израильские ученые и военные не в силах объяснить как загадочное появление Калантара в Израиле, так и его странную гибель и другие факты, связанные с его исходом. И советско-арабская фальшивка, и израильский наивный рационализм – в одинаковой степени политически реалистические – наталкиваются на свои пределы и встраиваются, как элементы дополненной реальности, в каббалистическую интерпретацию событий.

Такой переворот реального и дополненного характеризует измененное сознание Калантара, диктующее свои законы дискурсу романа, ведь для него именно его мистический эксодус реален, а на всем, что было до и после него, лежит печать неопределенности и двойственности, все превращается в префигурацию и рефигурацию главного события – метафизического скачка в пространстве, в синкопирование настоящего момента и отмену пространственного измерения. Работа исхода из политической (или, по крайней мере, физической) превращается в метафизическую, в акт веры, в полном соответствии с популярнейшим сюжетом еврейского фольклора о чудесном спасении из тюрьмы галута и об алии в Землю Израиля. Даже поверхностное и почти случайное сравнение нескольких произведений совершенно различных и по эпохе, и по стилю писателей легко может выявить жесткий скелет этой темы. Таковы, например, рассказ Ш. Й. Агнона «Круги справедливости» и роман Ольги Фикс «Темное дитя». В первом старик еврей, живущий в польском местечке и мечтающий об алии и смерти в Земле Израиля, оказывается в тюрьме по несправедливому обвинению и чудесным образом спасается из нее; ангелы приносят его бездыханное тело в Иерусалим, где он и находит наконец вечный покой. В романе Фикс, описывающем приключения новой репатриантки в Израиле 2000-х, один из ключевых эпизодов посвящен чудесному спасению героини из запертой квартиры в Москве, где она очутилась в результате подлой аферы людей, стремящихся разрушить ее глубокую связь с Израилем; как и герой Люксембурга, она возвращается из Москвы в Иерусалим по тайному подземному ходу.