Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

Все та же железная лапа из ада качала ночью мою кровать, пытаясь сбросить меня в бездну, а я визжал и метался… Временами казалось, что кошмар отпускает, я видел себя на макушке Вабкентского минарета, чуя страшную под собой высоту, видел черные, необозримые пространства ночи, огоньки далеких аулов и навсегда покидаемую Бухару и вопрошал себя мысленно: «А может, тянет тебя назад, в эту прошлую жизнь?» – И тут же слышал вопль всего своего существа, вопль из недр нутра: «Нет, ни за что!» <…> Потом покидал постель, истерзанную в кошмарах, садился за стол и долго изучал пергамент: не вышла ли где ошибка? Самая страшная моя ошибка – с Иерусалимом, и громко вопил на всю палату: «На земле тебя нет и под землей тебя нет! Где же ты?» И снова приходили мысли о смерти, обольстительные мысли, которые нашептывал дьявол. <…> [Каббалист: ] – Покуда не прибыло о тебе известие, я задавался всю жизнь вопросом: когда вернется Шехина, когда она вновь почиет на земле Израиля? Ибо сказано мудрецами, да будет благословенна их память, – покуда не устремятся сюда евреи всею силою душ, не устремятся так, что камни и прах Иерусалима, и все развалины наши не станут им всем желанны – ничто здесь не будет отстроено… И вот я вижу тебя – это ты привел нам Шехину, и большего доказательства мне не нужно! Отныне Божья благодать почиет здесь навечно, во исполнение древних пророчеств, ибо ты и есть величайшее свидетельство Богу. <…>

[Калантар: ] – Почему же так плохо, так тесно мне здесь? Меня не хотят, не принимают… Может, есть еще один Иерусалим – исключительно мой, даже на небе, так я согласен идти – идти туда сколько угодно! Может, каждому есть только его Иерусалим, единственный? <…>

[Каббалист: ] – Иерусалим вечен, един, каждый, кто скорбел о нем всею душой, удостоится жить в нем в конце концов в радости и в ликовании.

Обозревая в эту минуту всю свою жизнь, насколько хватило мне скудных воспоминаний, я откровенно ему признался, что вижу впереди не радость и не ликование, а черную, страшную бездну, что каждую ночь лечу туда, погружаясь все глубже и глубже, а выбираться оттуда все более неохота. <…> [Каббалист: ] – Тебя куда-то зовут, ребе Иешуа, – сказал он мне, обратившись как к равному. От изумления у меня отнялся язык, и он добавил мне изумления: – Мы прочитали все твои записи, их надо проверить! Не все места, говорится в Талмуде, и не все свидетельства следует брать за веру… Тебя давно куда-то зовут!

Он снял очки и спросил, куда хочу я поехать.

– К пещере, квод а’рав! Сначала поедем к пещере…

Настроение у меня странное: что-то упорно мне говорит, что я сижу за этим столом в последний раз. Последний раз делаю эти записи. После обеда мы едем к Кровяной пещере. И вот, я сижу один, переживаю свое счастье. Это огромное новое чувство настоящего возвращения [Люксембург 1985: 291–299].