Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

Так заканчивается повествование Калантара от первого лица. Следующая глава, последняя, называется «Документы», и в ней представлены медицинские заключения, отчеты и доклады других персонажей, содержащие их версии о болезни и гибели Калантара. Они противоречивы, и в них перемежаются научный и мистический дискурсы, а также рациональное и эмоциональное отношение к происходящему. Они служат свидетельствами, каждое из которых пытается присвоить себе смысл событий, но безуспешно, однако именно кажущийся абсурдным конгломерат противоречащих друг другу свидетельств и призван стать подлинным свидетельством реальности происходящего. Процитированный выше текст зиждется на той же проблеме неудавшегося жеста присвоения как свидетельства реального. Калантар пытается присвоить Иерусалим, а потерпев неудачу и не найдя его, предполагает существование другого, его собственного Иерусалима. Эта фантазия, удавшаяся было благодаря созданию новых и заведомо уже присвоенных сущностей, разрушается каббалистом. Именно столкновение и взаимная блокировка фантастических жестов Калантара и каббалиста, весьма неубедительных самих по себе, создают реалистический эффект, кажутся подлинно жизненными. Инвидентность робких, нерешительных слов Калантара («Почему же… Может… Может…») дополняется жесткой и уверенной в себе эвидентностью ответа каббалиста, и вместе они подготавливают конвидентное признание Калантара, высказанное «откровенно», то есть служащее безусловным свидетельством его субъективной подлинности («Обозревая в эту минуту всю свою жизнь…»). Это свидетельство о направленном на него жесте присвоения той силой, которую он именует бездной, адом, кошмаром, недрами, нутром, пещерой, ночью, черной высотой под ним, прошлой жизнью, дьяволом и, наконец, смертью. Ему противостоит жест присвоения со стороны каббалиста и тех сил, которые он, по его мнению, представляет или знает: «ты и есть величайшее свидетельство Богу». В этом противостоянии видит автор залог того, что его текст, и в частности разыгранное в данном отрывке драматическое и риторическое действо, будет воспринят не просто как реалистический, но и как выражение самой сущности того, что ему видится как реальное, как воплощение структуры реальности. Важным элементом этой структуры является внутренняя симметрия жестов: не только Калантар, но и каббалист, несмотря на всю свою уверенность и веру, сомневается в подлинности свидетельства: «не все свидетельства следует брать за веру».

Именно попытка проверить свидетельство, убедиться в его истинности приводит к гибели главного свидетеля. Таинственная смерть Калантара неподалеку от пещеры, по версии каббалиста, от когтей мифической птицы Анки – это и есть «настоящее возвращение». Это и мифологическое «вечное возвращение» на истинную Родину («свой» Иерусалим), и религиозный прозелитизм, приход к новой жизни (лроот]Хггго(;, Л№ПП), и фрейдистское возвращение в материнскую пещеру-утробу, и романтическое возвращение к истоку. С одной стороны, ни одно из этих возвращений не выдерживает проверку на «подлинность», но с другой – смерть и есть ультимативная символическая реализация для каждого из этих возвращений, их пороговая инициация. Смерть Калантара, дублирующая смерть мифического скитальца из древней легенды, циклически замыкает на себя композицию романа, соединяет финал с началом. Однако важнее, что она замыкает и структуру реального, воплощенную в романе как в целом: в ней герой присваивает себе миф, но теряет объект своего желания; его жест рассыпается в прах, но именно эта неудача, это падение в бездну, это исчезновение во мраке пещеры и превращает его в героя древних мифов, которые он стремился реализовать. Такой результат можно было предвидеть, ведь пещера – это древнейший топос магического возвращения, избавления и превращения. В этом смысле структура реального, воссоздаваемая автором, могла бы казаться очевидной, если бы в ней не был обнаружен элемент непредсказуемости, случайности, хаоса. Именно он служит тем клеем, который соединяет очевидное и неочевидное, создавая условие контингентности и конвидентности, без которых реальное не было бы реальным, а оставалось бы мифом, галлюцинацией или доктриной, а структура не была бы структурой, а оставалась бы просто набором знаков.