Невечная мерзлота

Когда Заливако приехал за мной, я не поверил. Он был похож на сумасшедшего: глаза красные, узкие, дико бле­стящие, говорит путано и на месте пляшет. Не поверил, а потом, честно сказать, обрадовался. Может, Лунев и родился в сорочке, да, по-видимому, износилась она уже, а новой судьба не припасла. Я сразу понял, что за такие приключения этому лапотнику головы не сносить. Чуть было не заявил Генке спросонья: никуда я не поеду. У меня законные выходные после вахты, я на вашем по­жаре не был, и как вы там горели, не знаю. Может, Кандауров пьян вдребезги, и это его личное дело. Но вовре­мя догадался, что такие переделки раз в жизни бывают, нельзя случая упускать. Да и Заливако говорит, что Сер­геев уже дал указание восстанавливать без шума, о по­жаре помалкивать, собрать всю бригаду.

Тогда оборот другой, погоди, переоденусь.

Генка на мой халат и туфли домашние глаза пялит, потом стал импортные журналы разглядывать, ему в ди­ковину, не оторвется. Спрашивает, откуда у тебя такое? Я ему еще «Чешское фото» подбросил и сигаретой «Марл­боро» угостил, мелочи, отвечаю, брат в торгпредстве рабо­тает, снабжает.

Пока одевался, все обдумал. Мое положение — самое выгодное. Ничего не видел, ничего не слышал. Смену за­кончил, уехал на базу, отдыхал. О пожаре ничего сказать не могу. А по первому зову, по распоряжению товарища Сергеева сразу же прибыл на буровую — восстанавли­вать.

Да, видно, горели знатно — в тракторе не продохнуть, гарью разит, жженой пластмассой — они и не чувствуют. Посочувствовал, поахал, порасспрашивал, как дело было, точно: нашему разночинцу головы не сносить. И Постнов, я он уже далеко-далеко, где кочуют туманы. Значит, ру­ководство бригады будет меняться. Сплошные вакансии, и никакого выбора кадров. Значит, товарищ Сергеев уже личные дела шерстит, замену ищет. Пусть ищет!

Если объективно, неплохой он парень, Лунев. Не за­рывается, место свое знает, работы усовершенствовал. Но есть на свете закономерность, которую нельзя игнорировать. Поколения идут одно за другим и в той же последовательности должны размещаться в обществе. А если начнется путаница, если старший в подчинении у младшего, а умный у дурака, то успевай тушить по­жары. Так что я, может быть, в бригадиры его к себе взял бы. Тут дело в принципе, и одном только принципе. Что у меня, что у бурмистра заработок примерно один, только разными силами дается.

Меня многие спрашивают: почему бы тебе не устроить­ся где-нибудь па культурную работу, почему в буровиках ходишь? Не понимают товарищи закономерности... Я ведь и в Москве жил, и хорошо понял, что нынче котируются как раз те, кто прошел хорошую школу там, в рабочем коллективе. С такой записью в трудовой книжке перед тобой любые двери откроются — надо лишь уметь подать себя. Наработаешь багаж, тогда и в столице будешь че­ловек, а не сошка. Ну и к тому же денежка. Где еще такие деньги заработаешь?

Мы псковские, лыком шитые, сидим тут в тайге... А личное дело давно в Министерстве геологии, в комиссии по набору специалистов для работы за рубежом. Годика три поработать в развивающейся стране — чем не зять товарищу Окуневу? Бог мой, Верочка!..

— Гена, у почты тормозни!

Вовремя спохватился. Верочка — человек эмоциональ­ный, еще бог весть что в голову возьмет. Надо телеграмм­ку — производственная необходимость и далее — везде люблю-люблю. Ничего, товарищ ей объяснит, конец года, план... Вот Лунева на свадьбу пригласить — он навер­няка начальника геоуправления Окунева за столом ни видывал. Пора мне свое холостяцкое положение за­крывать, а то ничего, кроме усталости, от этих роман­тичных сибирячек. Свадьба подождет, тут расклад покерный, если не джокер, то, как минимум, «цвет» на руках.

А мастера — на хлеб намазать и скушать сандвичем.

 

Глава пятая БРАТЬЯ

Выла уже полночь, когда Лунев открыл своим ключом дверь квартиры. Жена не спала, стояла в это время " кухоньке. Она собралась крикнуть и, чтобы не закричать, укусила полотенце. Потом Люба беззвучно заплакала, кинулась к нему, начала расстегивать полушубок.

—      Где? Где тебя? — трагическим шепотом частила она и все ощупывала его. — Кто?

Виктор остолбенел от такого приема. И догадался: лицо! Остался не на людях, расслабился, вот и сдал сразу.

— Дурочка, — ответил он, видя, что жена ищет кровь. Разделся. Прошел в кухню. Закурил и сел у окна. Оконное стекло отсвечивало черным зеркалом. Глядел в пол, молчал. Губы одеревенели, даже сигареты не чувствовал. Люба с поминутной оглядкой на него ставила на стол могучий провиант: соленые огурцы, рыбу, огром­ный кусок вареного мяса, без которого муж любой обед не считал едой.

—      Спи, — сказал Виктор глухо, как Бирюков, и увидел себя в черном зеркале. Белая-белая лепешка лица. Провалившиеся глаза. Страшно выступающий нос меж двух глубоких боковых морщин, которых вчера не было. Было отчего испугаться Любе.