Невечная мерзлота

По Ларионову, нужно было с самого начала доложить о ЧП по полной форме и ждать официального решения. Он уверен, что руководство партии и управления разрешило бы восстанавливать буровую, причем не исподтишка, не тайком, а на законных основаниях. Еще не было случая, чтобы виновному не дали возможности искупить свою вину. Да, допускал Борис, наказание могло быть, но, учитывая молодость, самоотверженные действия мастера при тушении пожара, чистосердечное признание и готовность восстановить, даже уголовное наказание было бы скорее всего только условным. И не слева, а со склада выписали бы необходимое оборудование. Восстановление шло бы без сверхурочных, без драм в коллективе, рабочие получали бы, между прочим, положенную зарплату. Такой путь восстановления автоматически исключает всякие увертки перед прокуратурой, комиссиями, анонимки, расследования. Ты красиво ходишь по Москве, говорил Борис, этаким торпедным катером, а там ты ходил на полусогнутых.. Действия Ларионова и Лунева совпадали лишь в одном — в отказе от премии.

Выслушав, Виктор шумно вздохнул, закурил, тяжело сказал:

— Значит, я снова взял бы у государства пятьдесят тысяч рублей, какие однажды уже сгорели по моей вине. И это ты называешь — искупить вину? Пятьдесят сгорели да пятьдесят взял на восстановление — сто! Сто! Так мы всю Россию разбазарим. Да и восстанавливать таким способом ты будешь два года! Два! Ты хочешь все правила соблюдать — соблюдай!.. Нет, товарищ журналист, в твоем варианте много скользких мест. Получил ты пятерку условно, доверили бы тебе снова буровую? Держи карман, как же, доверят! Условникам их никогда не доверяли.

Он очень старался убедить Ларионова так же логично, как умел мыслить Ларионов.

— Нормальные герои всегда идут в обход, — усмехнулся Борис. — Сто тысяч — это, конечно, бесхозяйственность. А не бесхозяйственно разбазаривать дефицитные приборы, оборудование по бригадам без потребности в нем? Все эти загашники, бурстанки под снегом...

— Ну и кого же в таком случае победил ты? О методах я не говорю — они правильные, государственные... Как газета, правильные. И ясно, какой ценой — за государственный счет, по накладной, со склада. Так отремонтировать может любой... хлюпик.

— Я бы победил бесхозяйственность. Именно ее. Победил бы собственную трусость, ведь победителем иногда может выйти и трус. И не дрожал бы перед каждой машиной. Пойми, в чем тут принципиальная разница: я свою котлету не ночью под одеялом ем — я сел за стол и честно, с достоинством, с вилкой и ножом ее слопал. И с аппетитом к тому же! И не было бы никаких слухов, анонимок и этих унизительных припираний рабочих к стенке. Ты осуждал Тучнина и Павла за это, но забыл, что сам-то делал то же самое.

— Нет, не то же! Было собрание бригады, а не расследование.

— Но ведь подозревал! Многих, почти всех. Чем не расследование — разговоры с теми тремя рабочими, что не были при пожаре?

Виктор признал: да, верно. Да, подозрения были, они и сейчас есть. Да, разбазаривать запчасти и дефицит по бригадам, бросать бурстанки, которые можно отремонтировать — бесхозяйственно, но не он завел этот порядок. Кстати, Сергеев потом провел рейд по всей партии по изъятию излишков... порядочно изъял. Но Ларионов знает человека по газетным статьям, даже приедет на буровую— с ним будут говорить газетными словами. А он, Лунев, знает человека другого, и этот — сложнее любого газетного героя, потому что сложность человека в том состоит, что в нем добро со злом не просто перемешаны — добро вырастает из зла и зло — из добра.

— А это мысль! — оживился Борис. В кухню вошла Наташа, мягко велела не, спорить так громко, потому что она уложила детей, покурила с ними и снова ушла. Виктор заметил Ларионову, что у того очаровательная жена. Борис будто и не слыхал этого, серьезно заявил:

— Я принципиально против твоего пути восстановления, потому что он полностью основан на лжи. Маленькая ложь, старик, а умолчание — тоже разновидность лжи, — неизбежно порождает большую. А за большой — уже целое ее болото. Мы оба отказались от премии, но между признанием истины и спасением своей шкуры большая разница... Пусть мой вариант не совсем удачен — я не знаю бурового дела, — и могут быть другие пути восстановления.

Лунев возражал, оправдывался, доказывал.

— Хорошо, хорошо, все, что ты говорил, принимается, — у Ларионова был какой-то снисходительный, сергеевский голос. — Ты уверен, что победил? Уверен. Прекрасно. Только это я и хотел узнать.

— Нет, постой, посто-ой! Ты мне одолжений не делай! — Виктор быстро сориентировался и не позволил дарить ему его же собственную победу. — Ты договаривай, не виляй.

— Ты победитель. Победил преимущественно себя. Все лучшее в себе скрутил в бараний рог.

Виктор снова закурил, думал, глядя на свои опущенные с колен кисти рук — они тяжело набрякли, толстые мозоли казались черными.

— Не знаю, Борис. Я сам много сомневался: правильно ли действует руководство, законно я запчасти получил или нет и вообще почему бы кому-то не говорить про наш пожар?