Невечная мерзлота

Она принесла графинчик коньяку, и Виктор вчистую доел говядину. Не обращая внимания на восторги Гарика, он пошел танцевать. Тут же зазвучала «История любви» Франсиса Лэя. Виктор потанцевал немного, заказал кофе.

— Считать не будем, не люблю, — сказал он официантке, вынул из бумажника деньги и сунул в ее передничек. Официантка холодно смерила клиента взглядом и отказалась от чаевых. Виктор встал и гулко захохотал где-то вверху, над ней.

— Теперь на почту, — сказал он Гарику. На Кировской Виктор отправил несколько телеграмм и позвонил матери по междугородному телефону-автомату.

— Ты всегда так, или у тебя неприятности? — спросил Гарик, когда тот снова уселся боком на заднем сиденье. — Ну, шикуешь, я имею в виду.

— Разве то шик, Ванюшка! То есть Гарик! А настроение, ты верно заметил, дрянное. Кто-то предал меня, понимаешь? А кто — не пойму. Ну, покатили вот по этому адресу. На, там написано.

— Да у кого ж на такого рука поднимется? Предал... А ты в ресторане все говорил «за победу».

— Победа тоже имела место.

— Ты бы впереди сел, удобнее.

— Впереди ноги не помещаются. Тесная у тебя лайба, Гарик.

И это тоже вызвало восхищение у таксиста.

Его восхищение еще больше подогревало Виктора Лунева, который давно внушил себе, что именно так должен приезжать в Москву настоящий северянин. К тому же он слишком долго был скован и угнетен своим пожаром, и хотелось скорее стать прежним — независимым, сильным, щедрым.

Когда они приехали к новому большому дому с редкими освещенными окнами, на счетчике значилось тридцать рублей с копейками. Гарик помог донести покупки. Виктор сказал ему:

— Завтра подашь машину в двенадцать.

И заплатил вдвое больше положенного.

 

***

Лунев приехал к своему другу, дальнему родственнику, журналисту Борису Ларионову. Родство было настолько дальним, что оба привыкли считать себя друзьями, так удобнее. После положенных при встрече поцелуев и расспросов они устроились в кухне, белой от полок, столов, холодильника, табуреток. Уютно светила настольная лампа, уютно, тихо и мягко звучала музыка кассетного магнитофона «Сони», по-домашнему тепло поблескивал самовар.

— Электрический? — спросил гость.

— Нет, обыкновенный. С дымком знаешь как вкусно!

Хозяева, тридцатилетние Борис и Наталья Ларионовы, были несуетливы, не торопились показывать квартиру, рассказывать или расспрашивать, не спеша собирали ужин, и Лунев почувствовал себя двойственно: ему наконец стало покойно и уютно в их светлом, со вкусом обставленном жилище, но от сдержанности хозяев и непривычного московского быта он показался себе провинциалом. Долго крутил в руках иностранные прозрачные кассеты с записями и думал при этом, насколько другая квартира у него, Виктора Лунева, в ней только самое необходимое, другая жена и другой образ жизни. До сих пор он встречался с Ларионовыми либо на юге, в санатории у матери, либо в центре Москвы, когда заезжал проездом на час-другой. Он похвалил квартиру, сел за стол. Дети спали, и свои подарки Виктор решил вручить утром. Борис налил красного вина из пузатой бутылки.

— Легкое «божоле». Это у Сименона, Нат, — «легкое «божоле» хорошо под телячью голову»?

— Кажется, у Сименона. — Наташа, в домашнем халате с взбитыми, елочкой сшитыми рукавами, ставила на стол «птичий ужин»: шпроты, апельсины, тонкими ломтиками нарезанные колбасу и сыр.

— Буженину ел, — не к месту сообщил Виктор, по ассоциации с «божоле». — Килограмм буженины и килограмм водки. Ната, ты мне на завтрак кусок мяса найдешь? Без мяса я не жилец. Сейчас-то поужинал, а вот завтра...

— Найду, найду, Микулушка, — улыбнулась Наташа, подняла рюмку: — Ну, за нашего двенадцатого гостя!

— Это за сколько же? — поразился Виктор. Ему стало неловко.

— За два месяца, — ответил Борис. — В прошлом году тридцать шесть заездов было, а гостей этак под пятьдесят.

Они выпили, не чокаясь, хоть Виктор и потянулся было чокнуться. Оттого, что гостей здесь считали двузначными цифрами, ему захотелось в гостиницу.

Странное дело — молчания не было, они все время о чем-то говорили, но все о неважном, необязательном, и Луневу, как это бывает с людьми непосредственными и прямодушными, почудилось, что он неинтересен хозяевам, и он решил сейчас же заинтересовать их собой. В самолете и аэропорту, помня о профессии Бориса, Виктор давал себе слово накрепко молчать о своем происшествии:      друзья-то друзьями, но так будет лучше.

— А вот я вам историю расскажу! — выпалил он и сделал многообещающее лицо.

— Э-э, для красноречия, начальник! — Борис снова наполнил рюмки. Виктор подумал о том, что все-таки мало знает он Бориса. Глядя на него, можно было сказать, что тот утомлен и не совсем здоров, потому что под глазами выступали как бы вторые бровные дуги, но это даже шло ему.

Ларионовы умели слушать.