Невенчанная губерния

После провала корниловского мятежа… Кстати, сам Абызов никогда не говорил и другим не позволял в своём присутствии произносить само это слово «мятеж», — он говорил «попытка». Так вот, после неудачной попытки генерала Корнилова навести в России порядок и установить твёрдую власть, стало ясно, что страна катится к катастрофе, и никакая сила предотвратить это уже не сможет.

Тёмные низы бывшей Российской империи должны нажраться свободы «выше крыши», испробовать все партии, в голоде и разрухе окунуться в пучину хаоса, чтобы взорваться и в слепом гневе не только передавить всех агитаторов, но и друг друга. Тем, кто уцелеет, довоенная «бесправная» жизнь должна будет показаться раем. Взрыв назревал, и надо было унести ноги до того, как он произойдёт: пересидеть, переждать, исчезнуть на время. А потом уж явиться и диктовать свои условия!

Кстати, так рассуждал не он один. К середине октября в Донбассе были закрыты многие шахты и заводы, из серьёзных хозяев на месте никого не осталось. Закрывая свои предприятия, усугубляя хаос в хозяйстве, они как бы подталкивали страну к роковой черте. Василий Николаевич медлил с отъездом по той причине, что при резком сокращении добычи угля цены на него росли, на банковский счёт шли солидные поступления. Он рисковал, случись серьёзная авария, могут прийти и убить обушками прямо в конторе. Учитывая, что всё оборудование давно работает на износ, и то, и другое было вполне возможно.

В октябре он задержал выдачу зарплаты рабочим: пусть поверят, что шахта на краю финансового краха. Дальше медлить было бы безрассудно: 24 октября большевики взяли власть в Мариуполе, арестовали банковские счета, на следующий день похожие вести пришли из Луганска.

Явившись на работу раньше обычного, он прошёл в свой кабинет. Не зажигая огня, разделся. Добротное осеннее пальто — лёгкое, тёплое, с каракулевой оторочкой по воротнику и бортам — и такую же касторового сукна шапку аккуратно повесил в шкаф, резиновые галоши оставил в углу у входа и, поскрипывая сапогами, прошёл к столу, уселся в своё кресло, которое вдруг показалось непривычно просторным.

Пасмурный рассвет лениво проникал в большое окно, в углах кабинета стояла полутьма, но зажигать огонь не хотелось. Один за другим стал выдвигать ящики стола, прикидывая, много ли будет труда разобрать их? Однако ни рвать, ни жечь бумаги не собирался, чтобы не вызвать лишних подозрений. Потом пригласил Клевецкого. Тот вошел, и в кабинете стало светлее, даже уютнее. Никакие треволнения не действовали на Леопольда Саввича. Он слегка раздобрел — для его возраста рановато, конечно. Однако весь был такой ухоженный, напомаженный, а в посверкивающих шкодливых глазах сквозила неистребимая жажда удовольствий.

— Гм…да… — неопределённо промычал Абызов, рассматривая его, — садитесь, Леопольд Саввич.

— Любезнейше благодарю.

— На получку документы готовы?

— Да уже с неделю… — удивился столь непонятному вопросу Клевецкий, но лицо его выражало только любезность и послушание.

— А сколько надо времени, чтобы подготовить… мм… полный расчёт всему персоналу, скажем, с первого ноября?

— Да уж дня за два можно управиться. — На лице бухгалтера обозначился вопрос.

— Это необходимо, — пояснил Абызов, хотя в принципе он никогда не снисходил до пояснений, — чтобы наше возвращение в скором будущем не имело почвы для осложнений… Только — сами понимаете! — Абызов коснулся пальцами сомкнутых губ.

— Василий Николаевич! — вскинул брови Клевецкий. Не первый, мол, год замужем: знаем что к чему.

— Пообещайте расчётчикам, которые будут этим заниматься, трёхмесячный оклад жалованья. А вас я не обижу.

Проводив бухгалтера, Абызов раскрыл шкаф и взялся пересматривать бумаги. Он заранее решил забрать планы горных работ и вообще любые листы маркшейдерских съёмок. Остальное пусть остаётся.

За этим занятием его и застали представители Совета. Послышался шум в приёмной, непривычно громкие голоса (тут не было принято разговаривать в полный голос), и в кабинет вошли трое: председатель Рудсовета Романюк, секретарь большевистской ячейки Монахов и новый начальник милиции — рыжий солдат с разбойничьей ухваткой. Он с первого раза, когда только появился на Листовской полтора месяца назад, не понравился Василию Николаевичу. Было в его диком взгляде что-то жутковатое, глубоко скрываемое, вроде бы два змеиных жала прятались в зрачках.

— Господин Абызов, — сказал Романюк, глядя на хозяина исподлобья, снизу вверх, — народ больше ждать не хочет. Надо ему выдать получку. Сегодня.