Неверные шаги

— Мне и во сне не снилось, что к нам в город заявится этакий сброд. Бедняга старик Гроо в гробу бы перевернулся, если б увидел, что они творят в его усадьбе.

Продавщица скобяного магазина решительно, чуть не со злостью жмет на кнопки кассового аппарата, выбивая чек на два гросса шурупов, и поднимает глаза на покупателя, ожидая согласия.

Анна-Мария Линдгрен стоит в проходе между стеллажами, где теснятся банки с краской, деревянным маслом и скипидаром. Она замерла, наклонясь к малярным кистям, да так и стоит, словно сгорая со стыда.

Они знают, что она здесь? Хотят, чтобы она услышала, или не видели, как она вошла? Щеки горят, слова будто пощечина.

Теперь до нее доносится невнятный ответ покупателя, а секундой позже по магазину опять разносится недовольный голос продавщицы:

— Ты их видал? Одеты все словно наркоманы, длинные платья, длинные волосы. Восемьдесят шиллингов, спасибо. И ребятишек маленьких у них несколько. Одному Богу известно, как уж о них там заботятся. Выходит, придет время, они в школу здесь пойдут? Будут играть с нашими мальцами? Нет, таким вообще надо запретить иметь детей. Знаю, звучит жестоко…

Мужчина, покупавший два гросса шурупов, явно что-то сказал, поскольку в следующий миг недовольная продавщица чуть понижает голос.

— Да, вот и Артур тоже так говорит, максимум полгода, — вздыхает она. — Двадцать шиллингов сдачи и чек, пожалуйста. Одно дело весной и летом, но, как нагрянут осенние шторма, они не выдержат, обратно домой укатят, помяни мое слово. Так Артур говорит, но я не знаю.

Новое бормотание покупателя, потом опять продавщица:

— Ах вон ты о чем. Ну что ж, будем надеяться на лучшее. Спасибо, приходи еще!

Анна-Мария молча выпрямляется, поворачивается и быстро выходит из магазина. Чувствует спиной их взгляды, когда треньканье колокольчика сообщает, что дверь открылась. Еще подумают, будто я что-то украла, мелькает в мозгу. Запишут в свой длинный список новые обвинения. И в конце концов одержат победу. Не сможем мы здесь жить; я не выдержу.

Всю дорогу она почти бежала, чувствуя на себе неодобрительные взгляды всех встречных, и теперь запыхавшись входит в дом, раз-другой моргает глазами, чтобы сдержать жгучие слезы. Не хочет рассказывать, не хочет, чтобы они отмахивались и говорили, что она чересчур впечатлительна, что нечего обращать внимание — мало ли что народ болтает. Не хочет их тревожить, они ведь всегда за нее волнуются.

У кухонного стола сидят Пер и Тео, Диса стоит у плиты, красит простыню в большой кастрюле. Поварешкой приподнимает краешек ткани, рассматривает желтый цвет. Из другой кастрюли идет пар, пахнет бобами, луком и приправами, окно запотело. Брендон полулежит на кухонном диване, как всегда с гитарой на груди, Метта пытается вместе с ним перебирать струны. А по лестнице спускается Ингела с Орьяном на руках.

— Смотрите! — кричит мальчуган, крепко стиснув в кулачке надетый на шею длинный шнурок, на который нанизаны шуршащие ракушки. — У меня бусы!

Никто не слышал, как пришла Анна-Мария, и все-таки Пер инстинктивно оборачивается, будто почуял ее присутствие. Улыбка на его лице сменяется тревогой, когда он видит ее покрасневшие щеки и блестящие глаза, а секунду спустя видят и остальные. Волнуются, ведут ее к столу, подвигают стул, ставят чашку, наливают чай с медом. Она уверяет, что просто запыхалась, пока поднялась к усадьбе, дорога-то из городка крутая, и она просто очень устала, может, подхватила ту же простуду, что и ребятишки на прошлой неделе. И теперь она понимает, что Пер смотрит на нее с нескрываемой надеждой. Бессмысленной, безнадежной надеждой, что она забеременела.

Нет, она ни о чем не рассказывает. Ни слова о том, что услышала, когда ходила в город за кистями, чтобы покрасить оконные рамы. Ничем не выдает внезапной уверенности, что идиллия, которая сейчас царит в Луторпе, пойдет прахом. Опасность так ощутима, она здесь, дует в спину, будто первый порыв ветра ворвался в дом и предупреждает о надвигающейся буре. Она не знает, откуда берется это ощущение, не знает, близка ли опасность. Знает только, что это еще хуже языкастой тетки в скобяном магазине.

30

Она берется за дверную ручку, и внезапно ее одолевают сомнения. Может, зря она связалась с этой бандурой? Вдруг они подумают, будто она хочет подольститься, снискать популярность, подкупив их новой кофеваркой.

Несколько секунд Карен медлит, задумчиво стоя на лестничной площадке. Пожалуй, они правы. Может, это и правда подкуп? Отчаянная попытка привлечь группу на свою сторону.

Хорошо хоть Эвальда Йоханнисена нет, напоминает она себе и выпрямляется. Уже сама мысль о язвительных комментариях, какие он бы наверняка отпустил, вызывает у нее недовольную гримасу. Остальные, вероятно, поддержали бы его.

— Черт! — говорит она во весь голос, так что лестница гудит эхом.

Кроме того, за бандуру придется платить; через тридцать дней кислых мин еще прибавится. Через двадцать девять, поправляет она себя, открывая дверь.

Аромат кофе ударяет в лицо еще прежде, чем она переступает порог.