Невероятное путешествие Вивьен Маршалл

– Не обращай внимания, нет. Ничего не говори. Забудь. Я не могу думать об этом сейчас.

– Ох, Вивьен, я…

– Нет, нет, не сейчас. Прошу.

– Ладно, хорошо. Мы не обязаны… Пожалуйста… Закончи свою историю.

Он вернулся в кресло, помахав рукой в знак того, что готов смириться с повышенным уровнем эмоционального напряжения в комнате.

– Да. Хорошо. Значит, так. Ну, начну с того, что мою подругу звали Дилия, но все называли ее Даймонд. Она была вылитая Рапунцель: длинные белокурые волосы и кроличий нос. Она обожала шить свадебные фаты из остатков кружева, выпрошенных у торговцев тканью на Манхэттене. Она посыпала свои творения кристальной пыльцой и оптом продавала их в семейные свадебные магазины по всему Лонг-Айленду. Младший брат, Лаклан, постоянно ругал ее за то, что она дробила настоящие украшения ради своей пыльцы, отсюда и прозвище – Даймонд. Мне тогда было девятнадцать лет, как и тебе. Лаклану было десять.

Ной пошевелился, поудобнее устраиваясь в кресле, и подмигнул мне в знак того, чтобы я продолжала рассказ. И хотя тридцать секунд назад я хотела обнять его, теперь мне хотелось покрыть его тело поцелуями. Я подмигнула в ответ, продолжая свою историю.

* * *

Однажды мама Даймонд попросила меня присмотреть за Лакланом. Было лето, но я тогда посещала летние курсы и переживала из-за задания по психологии эстетики, которое должна была сдать. Даймонд ушла по делам, связанным с фатами, поэтому они оставили меня с Лакланом. Я решила, что посажу его смотреть телевизор. Он был послушным ребенком.

Спустя примерно полчаса в кухню, где я сидела в окружении книг и бумаг, тихонько вошел этот малыш. Он напомнил мне херувима – эта копна белокурых кудряшек, торчащих, словно ершик.

– Я хочу показать тебе кое-что, – объявил он.

– Лаклан, погоди, дружок, мне нужно закончить задание. Пойди посмотри кино, – сказала я.

Я тогда не мылась несколько дней. На голове было жалкое подобие хвостика с неровным пробором и «петухами».

– Ты должна отвезти меня кое-куда. Ты должна увидеть это место. Тебе нужно выйти из этого дома, – сказал он.

Я тогда подумала: «Ты ведь совсем маленький мальчик. Почему я должна делать что-то из того, что ты говоришь?» Но вот в чем дело. Он в свои десять лет говорил, словно белобородый профессор, который учит жизни глупых учеников, – спокойный, всезнающий хранитель неоспоримой правды. Дамблдор в джинсах и детских эйр-джорданах[2]. Я не смогла выдержать его настойчивый взгляд – именно в тот момент мне казалось, что он старше меня. Я согласилась.

Лаклан молча запрыгнул в мой ржавый коричневый допотопный «форд» и самостоятельно пристегнулся.

– Отправляйся на Юг по главному шоссе, а у 33-го выезда поверни. Когда доберемся, скажу, что делать дальше, – сказал он.

И улыбнулся, так по-детски, с закрытым ртом, взглянул на свои болтающиеся в воздухе ноги и впялился в пассажирское окно. В отражении его глаза танцевали, прыгали по сторонам, изучая мир вокруг, а голова оставалась неподвижной. Всю дорогу он ехал молча, лишь дал мне следующее указание в конце 33-го выезда.

Мы подъехали к высоченным сводчатым воротам. «Филдкрестский ботанический сад», – гласил металлический курсив на кирпичной стене.

– Зачем мы приехали в сад, Лаклан? – спросила я.

– Сегодня ты должна побывать здесь, – сказал он.

– Я должна побывать здесь?

– Да.

– Когда ты здесь был? Вы с семьей здесь бывали?

– Нет. Я никогда здесь не был.

Тогда-то у меня и пробежали мурашки по коже.

– В смысле? Откуда же ты знаешь об этом месте?

– Мы как-то проезжали его. Где-то пару лет назад. Я подумал, что тебе нужно его увидеть.

– Зачем?

– Я не знаю. Я просто думаю, что это тебе необходимо. Ты злишься?

– Злюсь? С чего бы мне злиться? Ты сбил меня с толку, но я не злюсь.

– Может, тебе стоит погулять.

Этому малышу было десять лет. Десять. Не стоит забывать об этом.

Так вот, мы заехали внутрь, заплатили за билеты и припарковались у тротуара. Я привыкла к серой ловушке Куинса. В Куинсе все серое. Серые камни, серый кирпич, серый бетон, спасают лишь цветные мусорные баки, билборды и дорожные знаки. В любом случае серая серость. Если бы человек создавал Ад, он вдохновлялся бы закоулками Куинса. И вот я оказалась в этом оазисе на окраине Лонг-Айленда. Ухоженные клумбы красного, синего и желтого цвета так и бросаются в глаза. Жимолость с колибри. Гольф-поле, гладкие газоны. Подстриженные деревья и фигурные кустарники. Бабочки, пчелы и, наверное, невидимые феи, что прячутся в салатовых листьях. И тишина. В ловушке Куинса, автобусных гудков и сирен, воющих двадцать четыре на семь, в этой бесконечности городских звуков – защемленный, пульсирующий нерв на позвоночнике Манхэттена. Но здесь, в этой ботанической нирване, можно услышать жужжание пчелы, увидеть облако, словно подушка, пролетающее прямо над головой.

Я выбрала место между кустом форзиций и самшитовым деревом и, опершись на локти, прилегла на траву в своем кардигане.