Невеста для царя. Смотры невест в контексте политической культуры Московии XVI–XVII веков

Адаптируя библейскую историю для сцены, Грегори добавил в пьесу много традиционных элементов обычая смотра невест в Московии. Красота и добродетель Есфири представлены в качестве определяющих факторов в выборе, который делает Артаксеркс. Ее описывают как красавицу, безупречную и славную, и «истинную луну», тогда как остальные женщины «токмо звезды»[726]. Есфирь демонстрирует благочестивое пренебрежение к благам мира, провозглашая, что она «Токмо есть едино мое усердствование — / множае во убожестве, а не в богатстве жити, / и паче бо хощу нищету, а не богатство»[727]. Есфирь произносит такие слова, которые — как, должно быть, думало большинство московских придворных — являлись единственной правильной реакцией с ее стороны на избрание на смотре невест: «Яз царева раба, / ничто ж[е] сотворю, разве что ему гоже. / Очес твоих блистание ко всякой службе да мя правит, / в смирени такожде высокой той чин превожу / и послушлива буду множае з должности, / нежели для днес[ь] от тя восприятой чести»[728]. Возможно, наиболее значительным изменением библейской Есфири, предпринятым Грегори для московского зрителя, было ее социальное происхождение. Из библейского текста следует, что Есфирь принадлежала к династии Саулидов, но в пьесе ее идентифицируют как простолюдинку: «…яз есмь простого роду», — скромно говорит о себе Есфирь, подчеркивая, что недостойна стать царицей[729]. Это изменение сделало библейскую историю намного понятнее и ближе для той аудитории. И на самом деле пьеса могла быть набором инструкций для Натальи Нарышкиной — Есфири царя Алексея — о том, какой должна быть русская царица: красивой, мудрой, благочестивой, верной и покорной[730].

Пьеса и ее идеализированный смотр невест появились на сцене именно в тот момент, когда этот обычай стал устаревать. Именно когда смотр невест впервые появился в России в качестве литературного сюжета, он одновременно лишился всякого полезного культурного значения при московском дворе из‐за изменений в политической культуре, лежавшей в его основе. В этой главе мы исследуем смотры невест последних десятилетий XVII века, помещая обычай в общие тренды реформ в придворной и элитарной культуре. Также в этой главе мы проанализируем, как царский брак при Петре I снова стал инструментом русской дипломатии и как Романовы снова вышли на европейский королевский брачный рынок. Смотр невест, который начали использовать в ответ на трудности междинастических браков, был отброшен, когда перестал отражать политическую культуру русского двора и содействовать ей и когда русские перестали подчинять свои дипломатические интересы строжайшим из возможных вариантов прочтения канонов.

Невеста без смотра невест

Смерть царя Алексея Михайловича 29 января 1676 года привела его старшего сына, 14-летнего Федора, на трон. А также, согласно Бушковичу, «развязала беспрецедентно яростную борьбу между боярами». «С самого окончания Смутного времени, — пишет он далее, — русская аристократия не билась друг против друга с таким ожесточением»[731]. Между смертью царя Алексея и женитьбой его сына в июле 1680 года политическая ситуация при дворе была совершенно неурегулированной: старые фавориты уходили от власти, а новым еще только предстояло при ней закрепиться, и брак молодого царя оставался в подвешенном состоянии.