Читаем Невеста для царя. Смотры невест в контексте политической культуры Московии XVI–XVII веков полностью

Независимо от числа браков (пять, шесть или семь), Иван IV нарушил церковные каноны. И церковь это определенно знала. Но, принимая во внимание церковное благословение на третью и четвертую женитьбы (а вероятно, и на остальные), считать поздние женитьбы Ивана IV грубым нарушением канонов (и на этом и останавливаться) — значит упускать суть. Как писал отец Иоанн Мейендорф в своем фундаментальном исследовании церковного законодательства брака, «к семейным и сексуальным проблемам церковь подходила с позиций пасторских, сакральных, дисциплины покаяния, но не светских законов», и «историческое исследование этих норм — а это нормы, вытекающие из Священного Писания и теологии Церкви — не может быть отделено от социальных реалий… Средневековое общество, и в частности византийское, относилось серьезно не только к законам и установлениям государственной и церковной власти, но также и к духовным и „эсхатологическим“ измерениям человеческих отношений. Христианский идеал брака — уникального и вечного — был нормой, исходя из которой оценивалась социальная действительность, даже если она была очень далека от отражения идеала»[577]. Другими словами, есть правила и есть применение этих правил. Иван IV (который «был очень далек от отражения идеала») нарушал церковные правила «вдоль и поперек», но Восточная православная церковь смотрела на второбрачие прежде всего как на вопрос пастырский и пенитенциарный, а не юридический — невзирая на все каноническое право, формировавшееся веками. Таким образом, четвертый, пятый, шестой и седьмой браки Ивана IV были настолько каноничны, насколько были разрешены, хоть и неохотно, церковью и скреплены обрядом, который совершил священник. Ивану IV пришлось пережить последствия этих браков в виде епитимьи и отлучения от чаши (причастия), но, как мы можем сказать теперь, с большого расстояния, все его женитьбы были легитимны, несмотря на то, что говорили каноны.

Почему Иван IV продолжал использовать смотр невест для большинства своих браков вплоть до последнего из них, заключенного в 1580 году? Было ли это со стороны царя еще одной демонстрацией «полного пренебрежения узами христианского брака», как выразилась Мадарьяга?[578] Или то была патология, которая коренилась в его детских травмах и заставляла так часто жениться и открыто проводить свадебные торжества, включая созыв юных девушек в Кремль снова и снова? Или же за этим безумием скрывался некий метод — намеренная попытка использовать свадебные ритуалы для своих династических и политических целей?

То, как Иван IV пользовался смотром невест после своего первого брака, и византийского императора заставило бы покраснеть, но у московского государя была веская причина не отказываться от этой традиции. Хотя церковь смотрела на его браки с точки зрения покаяния, как мы предположили, тем не менее его современники должны были воспринимать их как скандальные. В атмосфере скандала и общественного шока Иван IV и его советники, возможно, очень хотели, чтобы все остальное в свадебном ритуале точно соответствовало правилам и обычаям, и продолжали использовать смотры невест и для третьего, и для пятого, и для седьмого (а возможно, также для четвертого и шестого) браков именно потому, что так и поступали цари, когда собирались жениться. Смотр невест был традицией, и то, что Иван IV устраивал его и для своих поздних браков, помогало создать и спроецировать видимость их традиционности и легитимности, все более и более необходимую с каждой новой женитьбой. Эта забота о легитимности может быть причиной, по которой Иван IV при каждом вступлении в брак следовал и прочим свадебным ритуалам: пиры, процессии, речи, посыпание хмелем и т. д. Мог меняться ранг клирика, совершающего обряд, мог сужаться список приглашенных для исполнения почетных обязанностей, начиная включать преимущественно царских фаворитов и родственников невесты, но свадебные ритуалы оставались показательно неизменными и потому проецировали образ легитимности и преемственности с прошлым. Традиционные свадебные ритуалы также могли обеспечить легитимность наследников, рожденных в поздних браках.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Психология масс и фашизм
Психология масс и фашизм

Предлагаемая вниманию читателя работа В. Paйxa представляет собой классическое исследование взаимосвязи психологии масс и фашизма. Она была написана в период экономического кризиса в Германии (1930–1933 гг.), впоследствии была запрещена нацистами. К несомненным достоинствам книги следует отнести её уникальный вклад в понимание одного из важнейших явлений нашего времени — фашизма. В этой книге В. Райх использует свои клинические знания характерологической структуры личности для исследования социальных и политических явлений. Райх отвергает концепцию, согласно которой фашизм представляет собой идеологию или результат деятельности отдельного человека; народа; какой-либо этнической или политической группы. Не признаёт он и выдвигаемое марксистскими идеологами понимание фашизма, которое ограничено социально-политическим подходом. Фашизм, с точки зрения Райха, служит выражением иррациональности характерологической структуры обычного человека, первичные биологические потребности которого подавлялись на протяжении многих тысячелетий. В книге содержится подробный анализ социальной функции такого подавления и решающего значения для него авторитарной семьи и церкви.Значение этой работы трудно переоценить в наше время.Характерологическая структура личности, служившая основой возникновения фашистских движении, не прекратила своею существования и по-прежнему определяет динамику современных социальных конфликтов. Для обеспечения эффективности борьбы с хаосом страданий необходимо обратить внимание на характерологическую структуру личности, которая служит причиной его возникновения. Мы должны понять взаимосвязь между психологией масс и фашизмом и другими формами тоталитаризма.Данная книга является участником проекта «Испр@влено». Если Вы желаете сообщить об ошибках, опечатках или иных недостатках данной книги, то Вы можете сделать это здесь

Вильгельм Райх

Культурология / Психология и психотерапия / Психология / Образование и наука
Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР
Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР

Джинсы, зараженные вшами, личинки под кожей африканского гостя, портрет Мао Цзедуна, проступающий ночью на китайском ковре, свастики, скрытые в конструкции домов, жвачки с толченым стеклом — вот неполный список советских городских легенд об опасных вещах. Книга известных фольклористов и антропологов А. Архиповой (РАНХиГС, РГГУ, РЭШ) и А. Кирзюк (РАНГХиГС) — первое антропологическое и фольклористическое исследование, посвященное страхам советского человека. Многие из них нашли выражение в текстах и практиках, малопонятных нашему современнику: в 1930‐х на спичечном коробке люди выискивали профиль Троцкого, а в 1970‐е передавали слухи об отравленных американцами угощениях. В книге рассказывается, почему возникали такие страхи, как они превращались в слухи и городские легенды, как они влияли на поведение советских людей и порой порождали масштабные моральные паники. Исследование опирается на данные опросов, интервью, мемуары, дневники и архивные документы.

Александра Архипова , Анна Кирзюк

Документальная литература / Культурология