Невеста моего сына

— Мы тогда наблюдали за тиграми на севере. Нас пригласил один из местных чиновников к себе. Он был очень богатым человеком, один из нефтяных магнатов. И очень гордился тем, что спас и приручил медвежонка, на которого наткнулся во время одной из охотничьих вылазок. Он был уверен, что медведь не причинит ему вреда. В его глазах мишка был ручной, ласковый, танцевал на задних лапах для гостей. Эдакая плюшевая игрушка в триста килограмм дикой силы. Он и для нас танцевал, выпрашивал сладости, а потом… Никто так и не понял, что произошло. Медведь просто напал на хозяина, разодрал ему грудную клетку, а потом… Я выстрелил. Зверь остается зверем, и что сработает спусковым механизмом, который запустит врожденные реакции, запрограммированные на убийство, никто не знает. Я забрал шкуру с собой, чтобы никогда не забывать о том, что некоторые вещи нам не дано изменить.

Глава 27. Одинцов

Некоторые вещи нам не дано изменить.

Брошенная фраза, которая касается целиком моего прошлого и отношений с женой, теперь постоянно отдается в ушах на протяжении всего перехода. Даже когда остальные уже выдохлись, Саша все равно улыбается.

В походах я обычно берег дыхание, предпочитая молчать. Да и вообще я не сильно разговорчивый, но с ней — все иначе. Она так живо и по-настоящему интересуется Африкой, что в кои-то веки я, наоборот, никак не могу заткнуться. Как будто вся моя жизнь до встречи с ней была лишь подготовкой, будто не было другого в ней смысла, кроме того, чтобы, оказавшись с Сашей на равнинах Руанды, мне было о чем ей рассказать.

Представляю с рюкзаком за спиной Алену, ее кислое выражение лица и каблуки. Скорей всего, будь я по-прежнему с ней, то сбежал бы в поход еще раньше. Сам. И уж точно не скучал бы по разговорам с ней, которых и так было мало.

Раньше я никогда не понимал, зачем ученые тащат с собой на край света жен. Поскольку и сам предпочитал ездить в одиночестве. У меня не было никого, с кем я мог по-настоящему разделить свои интересы. Хотя были женщины-ученые, с которыми у меня был ни к чему не обязывающий секс.

И только рядом с Сашей, когда от разговоров уже скрипит на зубах песок, во рту пересохло, а дыхание напрочь сбито от смеха, я понимаю, какими безликими были прошлые экспедиции.

Когда она улыбается именно моим рассказам, меня переполняет что-то легкое, воздушное, как гелий шарик. Переполняет настолько, что, кажется, я и сам вот-вот взлечу. А еще становится трудно дышать.

Когда она хохочет или расширяет глаза от удивления, узнавая какие-то факты впервые от меня, я ощущаю удовлетворение, схожее с оргазмом. А ведь я только рассмешил ее. Или рассказал что-то новое. Но я горжусь этим, хотя никогда раньше не ценил настолько сильно женский смех.

Голод, тот ненасытный первобытный голод по ее телу, никуда не делся. От ее прикосновений по телу по-прежнему прокатывается волна жара, но постепенно отходит на второй план, и что-то другое, крепкое, сильное и горячее, теперь не дает биться сердцу ровно. Я по-прежнему хочу ее, так же жадно, как в первую встречу.

Только теперь я ревную не только к баобабам или возбужденным слонам, а даже к руководителю группы, который первым, пока я занят, объясняет, как пользоваться портативным экраном слежения за львицами.

В этот момент я ощущаю такую слепую ярость, что боюсь сам себя. Вижу, как она с готовностью кивает ему и как тщательно подбирает слова на английском, и чувствую беспросветную ревность и обиду, что не успел рассказать ей об этом сам.

Но колючий лед в груди моментально тает, когда, узнав назначения кнопок, Саша сразу же поворачивается ко мне и выдыхает:

— Невероятно! Ты слышал?

А после идет прямо ко мне, сверкая глазищами. И остальной мир перестает существовать.

Эта потребность делиться в первую очередь только с ней чем-то хорошим или плохим, радостью, открытием, новостями, анекдотами, историями просто выбивает почву у меня из-под ног. Оказывается, не только секс связывает двух людей настолько, что становится немыслимо расстаться и не видеться месяцами.

От мысли, что Саша просто может уйти, исчезнуть, пропасть, умереть или что угодно другое в этой жизни, может отнять ее у меня, становится так страшно, как давно не было. Я уже потерял жену за считанные месяцы, но тогда я был молод, полон сил, и у меня на руках оставался сын, ради которого нужно было жить, работать, дышать.

А теперь…

Теперь я отказался от всего.

Даже от единственного сына, который когда-то был смыслом моей жизни. А еще мне больше не девятнадцать и даже не тридцать.

И все это ради нее — девятнадцатилетней девушки с платиновыми волосами, у которой вся жизнь впереди.

Ради того, чтобы каждая улыбка, прикосновение, открытый взгляд темных глаз и каждая ее веснушка на носу теперь принадлежали только мне. Рядом с ней я жалею только о том, что не сделал этого раньше.

Даже теперь, когда мы не расстаемся ни на час, уже несколько суток, мне все равно мало того, что у меня есть.