Невеста моего сына

Я делаю шаг к ней, и она наконец-то поднимает взгляд. Всхлипывает. И мое сердце рвется на куски. Я раскрываю объятия, и она летит прямо ко мне, вжимается всем телом. Холодная, мокрая, напуганная, как никогда раньше. Саша вся промокла. Там шел дождь, но как она оказалась на улице, а не в клубе?

— Ей нужно срочно переодеться, — произносит Адам чужим голосом.

Все-таки дерьмовый из меня отец.

Я медленно поднимаю глаза на своего сына. Вот я, при нем, обнимаю его бывшую девушку, которую он привез ко мне домой. Теперь он знает, что она живет вместе со мной. Теперь он видит своими глазами то, о чем я только рассказал ему по телефону, стоя посреди Африки.

Темные глаза Адама медленно скользят по моим рукам, которыми я обнимаю Сашу. А потом он смело отвечает на мой взгляд.

— Я подожду.

Киваю, не в силах произнести ни слова. Он подождет. Отлично. Мой сын будет ждать, пока я отведу его девушку в свою спальню и побуду с ней там столько, сколько ей может понадобиться в этом состоянии.

Он подождет.

Это уже победа, не так ли? Он не убежал, не обматерил нас обоих и не отвернулся от Саши, когда ей нужна была помощь. Каких-то пять недель назад он привел Сашу в мой дом, а теперь она здесь полноправная хозяйка. Сможет ли он смириться с этим?

Но я подумаю об этом позже.

Веду Сашу в спальню, скидываю мокрое пальто, а она несгибающимися пальцами пытается снять с себя мокрую одежду. Зубы стучат. Слышу, как она всхлипывает. Из гардеробной выхожу с полотенцем для волос, носками, пижамными штанами и моим самым теплым батником. Выбор одежды я сделал мгновенно.

Сам натягиваю на нее носки, пока она обматывает волосы полотенцем. В батнике она теряется, он ей велик, но зато теплый и она моментально расплывается в улыбке, пряча руки в широких удобных карманах.

— Он пахнет тобой.

Надеюсь, это комплимент.

Она забирается под одеяло, как есть. И укладывается вместе с тюрбаном из полотенца на подушке, подкладывая ладони под щеку.

Опускаюсь на колени рядом с ее лицом.

Нос все еще красный. Она много плакала. Не дай бог узнаю, что это Адам довел ее до слез или был как-то причастен к этому. Я честно не знаю, как тогда поступить.

— Ты не сердишься за то, что я все равно ушла в клуб? — шепчет она.

Касаюсь пальцем ее щеки и качаю головой.

— Только на себя, что не пошел с тобой.

— Адам не знает, что произошло. Никто не знает. Я расскажу тебе, обязательно. Как приду в себя, хорошо?

Это означает, что Адам не виноват?

— Он помог мне, — шепчет она едва слышно. — Прости, что я…

— Ш-ш-ш…

Она снова начинает плакать. Закрывает глаза, а я глажу ее плечо до тех пор, пока она не засыпает. Происходит это быстро. Она совершенно измотана. Под глазами темные круги, и я впервые думаю о том, что за чертовой ревностью и рефлексией о разнице в возрасте мог не заметить чего-то действительно серьезного, что волновало ее.

Она так и спит, сложив руки под щекой, с тюрбаном на голове и в моем батнике. Зрелище, на которое я мог бы смотреть вечно. Но сейчас должен идти, хотя мне чертовски страшно.

Аккуратно поднимаюсь и выхожу, на всякий случай, прикрыв дверь.

Очень надеюсь, что до криков и мордобоя все-таки не дойдет.

***

Адам ждет меня, не зажигая света, на кухне. Место для разговора выбрано идеально — в квартире это самая дальняя точка от спальни, а еще, в отличие от огромного холла, здесь есть двери. Их я и прикрываю за собой, не зная, куда повернет этот нелегкий разговор.

Адам сидит на широком подоконнике так же, как делал это всегда, и мое сердце моментально сжимается от того, каким несчастным сейчас выглядит мой сын. Он уже лет двадцать не приемлет этих «телячьих нежностей», потому что «он же мужчина», но теперь мне, как никогда сильно, хочется обнять его и потрепать по волосам. Смотрю на него, но вижу его шестилетним. «Папа, смотри, какая машина! Купишь мне такую же?»

Сейчас, когда я снова вижу его, понимаю, что, хотя, по сути, изменилось все, для меня — в отношении него ничего не изменилось. Адам часть меня, он — мой подарок и единственная память, которая осталась от Карины.

Он — мой единственный ребенок, которого я всегда буду любить. Несмотря ни на что.

Но я не понимаю иронии судьбы, что, черт возьми, мы стали соперниками. И почему жизнь вдруг привела нас к этому сложному разговору на кухне.

— Как она?

Адам задает вопрос, по-прежнему глядя в окно, как будто стоит ему отвести взгляд и его припаркованную под окнами машину тут же кто-нибудь угонит.

Замираю возле кухонного островка. Адаму лучше не знать, что мы с Сашей делали это практически на каждой поверхности этой кухни.

На подоконнике, в том числе.

Они — Саша и Адам, — моих два самых близких человека в целом мире, но этот неравный треугольник вряд ли однажды станет менее болезненным.

— Заснула. Что произошло, ты знаешь? Саша не из тех, кто будет истерить на ровном месте.

— Не знаю. Когда я приехал, она уже плакала на улице под дождем. Я узнаю, что там случилось. Обязательно узнаю, — обещает мой сын. — И я сам с ними разберусь, если это кто-то из наших общих знакомых довел ее до слез. Но ты — не вмешивайся.