Когда Йанса умолкла, в комнате повисла тишина. Гроза уползла за холмы, молнии больше не сверкали над городом. Усталый дождь мягко шуршал в отяжелевшей листве. Брошенный в скорлупу кокоса окурок тлел, обессиленно мигая малиновой искрой.
– Послушай, местре, – наконец, очень осторожно начал Ошосси. – Джинга и Секо, они… Ну да. Конечно, парни виноваты, нечего сказать. Они обещали тебе – и… вот. Но пойми же…
– Я всё понимаю! – перебил его хриплый голос Йанса. – Ты даже представить себе не можешь, Охотник,
– Ну, местре… Это же не так. Не все уйдут назад. Вот я же здесь!
– Ты!.. Если бы не Огун!..
– При чём здесь Огун? – сразу ощетинился Ошосси, и Йанса устало махнула рукой.
– Бесполезно, Охотник. Всё – бесполезно. Я ведь сама выросла здесь, в Бротасе! На этих самых улицах! Вспомни, чем я занималась до армии! Я начала ловить мужчин в четырнадцать лет, в переулке возле Пелоуриньо, где всегда толклись грингос! И неплохо зарабатывала! Потому что дралась лучше всех в квартале: меня учил сам местре Алуно! «Коты» просто боялись ко мне приближаться: вся выручка доставалась мне одной! Но моя мать в конце концов выкинула меня на улицу, потому что мужчины, которых она приводила домой, таращились на мои отросшие сиськи, а не на её отвислую задницу! Вспомни!
– Детка, но…
– Я помню, как бродила по пляжу и думала о том, что лучше – в море головой, чем вернуться домой… И увидела солдат, которые занимались капоэйрой. И пошла к ним. И, после того, как я уложила на песок их капитана, Огуна де Айока, четыре раза подряд, он сказал, что в Рио и Бразилиа женщин берут в армию. И все эти ребята скинулись мне на билет. И я ушла с ними на вокзал прямо с пляжа.
– Ты молодец, – тихо заметил Ошосси. – Ты вырвалась из этого дерьма. Вырвалась сама. И… вытащила меня. И других.
– Нет! Не ври! Никого! – оскалилась ему в лицо Йанса. – Никого я не вытащила, если они при первой же возможности… сразу же… Да, потому что человек такая скотина, что каждый день хочет есть! Он хочет есть – а работы нет! И дети сидят голодные! И никому никакого дела! И эти парни с холмов останутся ворьём, даже если я расшибусь в лепёшку! И в Бротасе теперь творится чёрт знает что! И это Джинга и Секо принесли туда болезнь! И они наказаны справедливо, и я теперь даже боюсь просить Обалуайе за них на сегодняшней макумбе, потому что…
– Малышка, ты не можешь отвечать за этот мир! – заорал Ошосси. – Не ты держишь его на плечах! Не ты его сделала таким! И не ты его исправишь! Переделывать можно только себя, – так говорит моя мать, и она права! За остальных ты не в ответе, местре!
– Да, я местре. Местре для этих пацанов. И я за них в ответе. – Йанса упрямо смотрела в окно. – Охотник, я буду сражаться за них. За Бротас. За тех, кто ни в чём не виноват… и за тех, кто виноват, тоже. И если Обалуайе не поймёт этого и не снимет своё заклятие, – я буду воевать с ним. Я, Йанса, хозяйка ветров и эгунов. Завтра я еду на ферму доны Энграсии. Наша Эвинья сказала, что Обалу – там. А она редко ошибается, когда дело доходит до её братьев.
Ошосси подошёл к мулатке. Жёстко, почти грубо сжал её плечи.
– Ты можешь хоть раз в жизни заплакать, как нормальная женщина?
– Если бы я только могла, Охотник… – всё тем же тусклым голосом отозвалась Йанса, не поворачиваясь к нему. – Брось. Оставь меня на минуту одну. Сейчас я приду в себя и…
– Детка, я вот иногда думаю – на кой чёрт я тебе вообще нужен? – печально спросил Ошосси. – Молчишь? Вот-вот… Завтра я еду с тобой.
– Только этого мне не…
– Я твой мужчина, Йанса! И чего я буду стоить, если не смогу помочь тебе? А сейчас… Сейчас у нас есть ещё время до макумбы. Иди ко мне!
– Ошо-осси… Ради бога… Не сейчас…
– Поверь мне, детка, это занятие лечит всё! Ну же, повернись… Посмотри на меня… И перестань шипеть, как жибойя[85]
! Охотники, знаешь ли, не боятся змей: они умеют с ними обращаться! Боже, гатинья, я с ума схожу от тебя… как ты прекрасна! Нет-нет, расслабься, ни о чём не думай, любовь моя… Я всё сделаю сам…