Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Ура! – галдели блистательные гости.

За общим столом ни слова не говорилось о виновнике торжества – о Пушкине. Здесь рассказывались только казарменные анекдоты и светские сплетни.

Жорж Дантес, намекая на Пушкину, говорил всему столу по-русски:

– Господа, слюшайт. Я сказаль русский язык. Такой мой слючай бил. Один известный мой дама, ошень красивый, большой дама сказаль, как я танцеваль корошо. Я сказаль, я танцеваль могу на кровать еще люччи… Понимайт?..

– Браво, браво! – гоготали кавалергарды.

Геккерен хотя и был уверен в своих верных сановных сообщниках, но, как дипломат, действовал осторожно, каждый раз под каким-либо предлогом вылавливая под руку нужное лицо.

– Дорогой граф, – отводил он Бенкендорфа, – пойдемте в кабинет, я покажу вам новую редкость. Замечательная вещь по красоте и изяществу! Шедевр скульптуры! Мечта!

В кабинете барон показывал Бенкендорфу голого мальчика, искусно выточенного из слоновой кости.

– Дорогой граф, дело, разумеется, не в этой очаровательной фигурке, а в том, что мы должны с вами сыграть отличную партию в шашки…

– В шашки? – хохотал Бенкендорф. – Это очень, очень остроумно, дорогой барон. Надеюсь, что мы покажем себя отменными игроками. Мне весь ваш план игры рассказала графиня Нессельроде. Одобряю, жму вашу сиятельную руку. Завтра я буду говорить об этом государю. Воображаю его восторг. Государь ужасно любит подобные интрижки. А Пушкин ему так надоел, что император положительно не знает, когда наконец он избавится от этого опасного шалопая, с которым ему и всем нам так много приходится возиться и терпеть неприятности. Сплошной ужас. Надежды на исправление этого шалопая нет никакой, – он ведет себя как последний оборванец. Кстати, он совершенно запутался в долгах.

– Какая возмутительная наглость! – закуривал сигару барон, предлагая другую графу. – Впрочем, все это к лучшему… О, это к лучшему!

– Вообразите, барон, у Пушкина набралось долгов до шестидесяти тысяч!

– Теперь ему конец, – радовался барон, – конец! Петля!

– Пушкин в отчаянии обратился ко мне, – смеялся Бенкендорф с досадой, – пришлось дать… Ничего, друг, не сделаешь. Государь имел некоторую слабость увлечься Пушкиной и потому, и вообще из политических соображений, приказал дать ему из казны тридцать тысяч в долг, чтобы вычитать все жалованье впредь до погашения. Каково?

– Я держу пари, – заверил барон, – что этот камер-юнкер удавится, если мы к его долгам прибавим свой священный долг…

Сановники расхохотались.

Барон хлопал себя по лбу, сверкая бриллиантовым перстнем:

– Этому забияке и в голову не придет, что у него могут отнять красотку, и останется он лишь с долгами в шестьдесят тысяч! Вы, граф, представьте эту картину! Ведь какое наслаждение подумать, как этот негодяй потянется с веревкой к потолку.

Музыка гремела мазурку.

В первой паре танцевали Наташа и Дантес.

Бал к двум часам ночи развернулся во всю угарную ширь. Душно, жарко, пьяно. Пахло потом, помадой и пудрой.

Дамы жеманно обмахивались большими веерами, будто собственными пушистыми хвостами.

Влюбленными глазами из-за дверной тяжелой гардины смотрела Екатерина Гончарова на Дантеса, танцевавшего с Наташей.

Дантес казался ей самим богом в кавалергардской форме. И она складывала ему просительные молитвы в своем сердечном млении, нашептывая про себя пронизывающие слова любви, а в похолодевших от затаенной страсти руках, как молитвенник, свято держала голубой конвертик с письмом признания…

Вот уже который раз, может быть десятый, она приносит на балы, в салоны, где только бывает Дантес, этот голубой конвертик, но не решается передать.

Вот уже сколько раз она устраивала встречи Наташи с Дантесом у Карамзиной, Хитрово, Вяземского, Фикельмонт и, наконец, у Екатерины Ивановны (которая сделала ее фрейлиной), чтобы нарочно повидать предмет своей страсти, но, увы, ее услуги только отдаляли ее от цели.

Дантес, влюбленный в Наташу, не обращал внимания на вздохи старой девы, превосходящей пятью годами предмет своего обожания. Но она не унывала и ждала, уверенно ждала своего часа, как ждут наследства…

Снующие мимо из зала в зал разодетые, увешенные драгоценностями бабушек дамы с восхищением возбужденно твердили:

– Жорж Дантес – это совершенство!

– Дантес – верх изящества!

– Ах, какие манеры у Дантеса!

– Вы заметили, как он чудно улыбается?

– Танцует Дантес божественно!

– Пушкина влюблена в Дантеса.

– Дантес влюблен…

Имя блестящего кавалергарда сияло теперь всюду, как его эполеты и пуговицы. Дантес сразу почувствовал свою обольстительную силу над дамскими сердцами и держался принцем среди подданных.

Русское общество высшего круга, по кругозору и интересам равное молодому кавалергарду, явилось для него широкой ареной громкого успеха.

Ловкий красавец быстро освоился, обтерся, обвертелся в русской среде, в своей атмосфере, и справедливо сознавал себя великосветским избранником.