Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес

– Если бы я знала, Александр, что у тебя назначено на балу свидание с Керн, ни за что не поехала бы туда. Что будут говорить теперь в обществе?

– Я презираю это общество… – нахмурился задетый муж, – и ты прекрасно об этом знаешь. А о моем свидании с Керн смешно говорить. Спроси Елизавету Хитрово, и она тебе скажет, что встретился я с Керн случайно.

– Не хочу я никаких твоих встреч с Керн, – ревновала Наташа, – она известная кокетка, и в обществе могут подумать, что ты ее предпочитаешь мне. Не хочу…

– Полно тебе зря ревновать меня к Керн, – сердился муж, – это глупо. А вот гораздо хуже и даже непростительно тебе, что ты даришь Дантесу какие-то щедрые любезности. С какой стати? Этот щеголь сдуру вообразит себя героем и, наверно, всем будет хвастаться своей быстрой победой над Пушкиной.

– Дантес очень мил и остроумен, – возразила жена, – дамы от него все в восторге. Катенька влюбилась.

– Катенька свободна влюбляться, а ты будь осторожна, – предупреждал поэт, – ты носишь мое имя и обязана быть сдержаннее со светскими ловеласами, не достойными твоего даже обрезанного ногтя. Или тебе еще недостаточно комплиментов со всех сторон? Или недостаточно моей любви? Не понимаю. Ведь у тебя семья, дети, дом. Нет, милая моя, я убедился, что на тебя дурно действуют эти балы и пора нам их оставить… Пора…

Наташа всполошилась:

– Ну, тогда слушай, Александр. Скажу всю правду. Ничуть балы на меня дурно не действуют. Ни капельки. Вот доказательство: Дантесу я не только не сказала в ответ ни одной любезности, но и не подумала об этом. Слишком много ему чести – он не император. А те любезности, что ты слышал в гостиной, я сказала нарочно, из ревности к Керн. Дантес оказался достаточно умен и быстро сообразил, в чем дело. И даже обиделся, что я отняла у него единственные два или три комплимента. Право же, он забавен, весел, болтлив, как настоящий француз, и, главное, очень хорошо танцует. Вот и все.

Наташа призывающе улыбалась.

Пушкин подошел к ней:

– Ну, прости, женка, прости. Не будем больше ссориться, дуться из-за пустяков. Вот и прекрасно.

– А на балы поедем?

– Танцуй себе на здоровье! – смеялся поэт. – Пока не промотаем окончательно все наше состояние.

– Необходимо ведь вывозить сестер, – оправдывалась Наташа, – а иначе они засидятся в старых девах. Ведь это ужас! Посуди сам. Я их безумно люблю и дала честное слово маменьке и себе выдать их замуж.

– А женихи их влюбятся в тебя, – предсказывал поэт, – и заварится каша. Мне же придется ее расхлебывать. Впрочем, делай как знаешь, но помни, что у нас долгов пятьдесят тысяч…

– Ну ничего, ничего, – гладила Наташа верную руку мужа, – я убеждена, что какое-нибудь чудо спасет нас и мы разбогатеем…

– Одно только чудо спасет, – тяжело вздохнул поэт, – если мы сумеем вырваться из этого вражеского плена и уедем навсегда в деревню.

Петля затягивается

Роскошный раут в доме барона Геккерена звенел пьяным хором мужских, гогочущих голосов. Тут собрались свои люди: Бенкендорф, Адлерберг, граф Нессельроде, несколько генералов, князей и баронов.

Большинство гостей состояло из молодых кавалергардов – сослуживцев и приятелей Дантеса.

Из женщин присутствовали только две: Идалия Полетика и графиня Нессельроде.

Граф Нессельроде – министр иностранных дел, высшее начальство чиновника Пушкина, кстати сказать, едва знавший русский язык, никогда не читал пушкинских произведений и был доволен тем, что сей опасный человек, официально причисленный к его министерству, департамента фактически не посещал.

Но с более открытой враждебностью к поэту, внушенной Полетикой и бароном, относилась графиня Нессельроде, супруга руководителя внешней политики.

Граф Нессельроде, как и барон Геккерен, были особенными ценителями старинных картин и художественных редкостей, особенно когда дело шло о перепродаже этих ценностей, купленных за гроши у промотавшихся помещиков и сановников.

Поэтому квартира барона Геккерена, набившего себе руку на этих художественных делах, представляла богатый магазин старинных вещей и рыцарских костюмов, вплоть до одеяний японских самураев.

Голландский дипломат, наслушавшийся в придворном обществе за время своего пребывания в России самых презрительных и брезгливых отзывов о зловредной личности Пушкина и сам ненавидевший знаменитого поэта и трусивший его вызывающего поведения, решил действовать…

Тем более несколько дней назад, на одном из великосветских вечеров, Пушкин уличил барона в нечистой картежной игре, а на другой день после этого скандала ходила по рукам оскорбительная эпиграмма на барона, автором которой все считали Пушкина.

Крепкое положение голландского посланника при дворе начало шататься, надо было принять энергичные меры против разоблачителя-поэта и найти надежных сообщников. С этой целью барон устроил раут и с первых же минут, к своему торжеству, убедился, что его готовым сообщником является весь большой свет. И даже сам царь.