Невидимый

— Вы удивляетесь, — и не мудрено. Я помню эту ночь. Было уже очень поздно; днемъ меня осаждали безмозглые, любопытные студенты, и я работалъ иногда до зари. Помню мысль эта поразила меня внезапно, явилась мн вдругъ во всемъ блеск и всей полнот. „Можно сдлать животное, — ткань, — прозрачной! Можно сдлать его невидимымъ! Все, кром пигментовъ. Я могу быть не видимъ!“ сказалъ я себ, внезапно сообразивъ, что значило, при такомъ познаніи, быть альбиносомъ. Тутъ было что-то ошеломляющее. Я бросилъ фильтръ, надъ которымъ возился, отошелъ и сталъ смотрть въ огромное окно на звзды. „Я могу быть невидимъ“, повторилъ я. Сдлать такую вещь значило бы заткнуть за поясъ самоё магію. Передо мной предстало, не омраченное никакими сомнніями, великолпное видніе того, что могла значить для человка невидимость, таинственность, власть, свобода. Никакихъ отрицательныхъ сторонъ я не видлъ. Подумайте только! Я, убогій, бдствующій, загнанный профессоръ-демонстраторъ, учившій дураковъ въ провинціальномъ коллэдж, могъ вдругъ стать — вотъ этимъ. Я спрашиваю тебя, Кемпъ, если бы ты… Всякія, поврь, кинулся бы на такое открытіе. Я проработалъ еще три года, и съ вершины каждой горы затрудненій, которыя превозмогалъ, открывалась еще такая же гора. Какое неисчислимое количество подробностей! Какое постоянное раздраженіе! И постоянное шпіонство профессора, провинціальнаго профессора. „Когда же вы издадите, наконецъ, свою работу?“ спрашивалъ онъ меня безпрерывно. И эти студенты и эта нужда! Три года прожилъ я такимъ образомъ. И черезъ три года мукъ и скрытничанья убдился, что докончить работу мн невозможно… Невозможно!..

— Какъ это? — спросилъ Кемпъ.

— Деньги!.. — сказалъ Невидимый, отошелъ къ окну и сталъ смотрть и него.

Вдругъ онъ обернулся.

— Я обокралъ старика: обокралъ отца… Деньги были чужія, и онъ застрлился.

XX Въ дом на Портландъ-Стрит

Съ минуту Кемпъ просидлъ молча, глядя въ спину безголовой фигуры у окна. Потомъ онъ вздрогнулъ, пораженный какой-то мыслью, всталъ, взялъ Невидимаго за руку и отвелъ его отъ окна.

— Вы устали, — сказалъ онъ, — и все ходите, а я сижу. Возьмите мое кресло.

Онъ помстился между Гриффиномъ и ближайшимъ окномъ.

Гриффинъ помолчалъ немного, потомъ вдругъ заговорилъ опять.

— Когда это случилось, — сказалъ онъ, — я уже бросилъ Чизельстоускій коллэджъ. Это было въ декабр прошлаго года. Я нанялъ въ Лондон большую комнату безъ мебели въ огромномъ, весьма неблагоустроенномъ дом, въ глухомъ переулк, около Портландъ-Стрита. Комната моя была загромождена разными приспособленіями, которыя я купилъ за его деньги, и работа подвигалась, — медленно и успшно, — подвигалась и концу. Я былъ похожъ на человка, вышедшаго изъ густого лса и вдругъ наткнувшагося на какую-то безсмысленную трагедію. Я похалъ хоронить отца. Голова моя была всецло занята моими изслдованіями, и я пальцемъ не шевельнулъ, чтобы спасти его репутацію. Помню я похороны: дешевенькій гробъ, убогую церемонію, открытый всмъ втрамъ, промерзшій косогоръ и стараго товарища отца по университету, совершавшаго надъ нимъ погребальный обрядъ, — бднаго, чернаго, скрюченнаго старичка, страдавшаго сильнымъ насморкомъ. Помню, какъ я шелъ назадъ въ опуствшій домъ, по бывшей прежде деревн, обращенной теперь въ уродливое подобіе города, заваленной мусоромъ и заросшей по окраинамъ, на мст прежнихъ, заброшенныхъ теперь полей, мокрымъ непролазнымъ бурьяномъ. Помню себя къ вид тощей черной фигуры, бредущей по скользкому, блестящему тротуару, помню свое странное чувство отчужденности отъ убогой добродтели и мелкаго торгашества окружающаго міра… Отца я не жаллъ вовсе, Онъ казался мн жертвой собственной глупой сантиментальностью. Общепринятое ханжество требовало моего присутствія на похоронахъ, но лично мн не было до нихъ никакого дла. Однако, когда я возвращался по Гай-Стриту, мн вдругъ припомнилось на мгновеніе прошлое.