Невидимый человек

— Присядь на минуту, брат Тарп. Хочу задать тебе один вопрос.

— Конечно. — Он опустился на стул. — Слушаю.

— Ты где только не бываешь, со многими из наших знаком… скажи, как люди ко мне относятся?

Он склонил голову набок.

— Известно, как… считают, что быть тебе настоящим вожаком…

— Но?

— Никаких «но», говорю как есть, без задней мысли.

— А другие?

— Какие «другие»?

— Те, что обо мне не столь высокого мнения?

— Про таких не слыхал, сынок.

— Но у меня же наверняка есть враги, — настаивал я.

— А то! Надо думать, они у всех есть, да только в Братстве мне такие не попадались, кто б тебя недолюбливал. Все наши за тебя горой. А ты что-нибудь другое слыхал?

— Нет, просто спрашиваю. Я кручусь как заведенный, а людям должного внимания не уделяю, так что решил уточнить, а то ведь недолго их поддержки лишиться.

— Беспокоиться тебе не о чем. До сих пор все твои действия, считай, были людям по нраву, даже если на первых порах кое-кто и фыркал. Да хотя бы вот по этому поводу. — И он указал на стену над моим столом.

Там висел символический фотоплакат с изображениями знаковых фигур: пара американских индейцев олицетворяла лишения прошлого, брат-блондин (в рабочем комбинезоне) и сестра-ирландка, близкая к руководству, — лишения настоящего, а брат Тод Клифтон и молодая белая чета (вначале планировалось изобразить только Клифтона с белой девушкой, но такой выбор признали неправильным) в окружении детишек смешанного расового происхождения знаменовали будущее: цветные снимки, выразительная фактура кожи, неброский контраст.

— А в чем, собственно, проблема?

Я вгляделся в текстовку: «После окончания борьбы: радуга будущего Америки».

— Ну, когда ты эту идею выдвинул, некоторые против тебя ополчились.

— Да уж, это точно.

— Вот и я говорю, целое дело раздули: ребята из молодежной ячейки приходят, дескать, на станции метро и расклеивают эту продукцию поверх рекламы средства от запора и так далее, а нынче знаешь что еще удумали?

— Наверно, поносят меня за то, что нескольких человек арестовали, — предположил я.

— Тебя-то поносят? Черта с два: они похваляются на всех углах своим геройством. Нет, я другое хочу сказать: эти картинки с радугой нынче растаскивают по домам и прикнопливают рядом с «Отче наш» и «Храни Господь сей дом». Как с ума посходили. С отрядами быстрого оповещения — та же история. Так что не бери в голову, сынок. Бывает, что на первых порах братья в штыки встречают твои задумки, но как шумиха уляжется, все на твоей стороне будут, не сомневайся. Если и есть у тебя враги, то сторонние: завидно им, что ты появился откуда ни возьмись и взял быка за рога — стал делать то, чем они сами должны были озаботиться давным-давно. А коли прохаживаются на твой счет какие-нибудь злопыхатели, то о чем это говорит? О том, что ты в гору идешь.

— Надеюсь, брат Тарп, — вздохнул я. — Пока люди на моей стороне, я верю в успех своих начинаний.

— Вот именно, — сказал он. — В непростое время поддержка очень даже важна. — Голос его дрогнул, и у меня почему-то возникло ощущение, что он смотрит на меня сверху вниз, хотя мы сидели на одном уровне — через стол, напротив друг друга.

— Что такое, брат Тарп?

— Сынок, ты ведь южанин, верно?

— Ну да, — ответил я.

Он повернулся на стуле, подпер одной рукой подбородок, а другую опустил в карман.

— Не знаю, как словами выразить то, что сейчас мне в голову пришло, сынок. Видишь ли, я и сам долгое время жил на Юге, а перед тем, как сюда перебрался, на меня настоящую охоту устроили. То бишь пришлось мне пуститься в бега, чтобы свою шкуру спасти.

— Со мной произошло нечто похожее, — кивнул я.

— Хочешь сказать, на тебя тоже охота была?

— Не в буквальном смысле, брат Тарп, но по ощущениям — именно так.

— Ну, это разные вещи. — сказал он. — Ты, небось, заметил, что я хромаю?

— Заметил.

— А я ведь не от рождения хромой, да и сейчас тоже бабка надвое сказала: врачи ничего худого у меня не находят. Говорят: нога у тебя крепкая, прям стальная. Но я-то знаю: хромота у меня от того, что я на ноге кандалы таскал.

Этого я не видел в его лице и не слышал в его речи, но знал, что он не лжет и не пытается меня поразить. Я только покачал головой.

— Стоит ли говорить, — продолжил Тарп, — что ни одна живая душа здесь не знает… все думают, у меня ревматизм. Но виной всему кандалы: я девятнадцать лет таскал за собой цепь и по сию пору помимо своей воли приволакиваю ногу.

— Девятнадцать лет?!

— Девятнадцать лет, шесть месяцев и два дня. А главное дело: большого греха за мной не было, точнее, был грешок, да пустяковый, — по крайней мере, так мне в ту пору виделось. Однако же за все те годы грешок мой себя перерос и вроде как утяжелился аккурат до той степени, какую мне вменили. Время против меня работало. Я за все поплатился сполна, разве что не собственной шкурой: сыновей потерял, жену схоронил, земельного надела лишился. Казалось бы, повздорили двое перцев, ан нет: ссора переросла в преступление ценою в девятнадцать лет моей жизни.

— Даже не могу представить, что ты натворил, брат Тарп.