Невидимый человек

— Я сказал «нет» человеку, который хотел у меня кое-что отнять; стало быть, в такую цену встало мне слово «нет», я до сих пор плачу по счетам и, верно уж, никогда, по нынешним понятиям, не рассчитаюсь.

В горле забилась боль; меня охватило какое-то глухое отчаяние. Девятнадцать лет! А он так спокойно об этом говорит, причем явно впервые в жизни пытается излить душу. Но почему именно мне, думал я, почему выбор пал на меня?

— Я сказал «нет», — повторил он. — Сказал: «Нет, черт возьми!» И повторял это, пока не подпилил цепь, чтобы совершить побег.

— Как тебе удалось бежать?

— Время от времени ухитрялся прикармливать караульных псов. А сдружившись с ними, стал выжидать. Да, сынок, в таких местах учишься терпению. Ждал я девятнадцать лет и однажды утром ушел по высокой воде. Когда прорвало плотину, все решили, что меня вместе с другими унесло течением, но я разбил цепь и был таков. Помню, стою в жидкой грязи, с заступом в руке, и спрашиваю себя: ну что, Тарп, сдюжишь? И про себя отвечаю «да», и вся речная вода с илом, и ливень это подтвердили — вот тогда-то я и побежал.

Он вдруг так весело рассмеялся, что я даже заподозрил неладное.

— Кто б мог подумать, что у меня такой складный рассказ получится? — проговорил он, достал из кармана брюк нечто похожее на клеенчатый кисет и вынул оттуда небольшой сверток в носовом платке.

— С тех пор ищу свободу, сынок. Иногда получается. Сейчас, конечно, нелегкие времена, в особенности для человека увечного. Но даже в самые лучшие времена мои воспоминания меня не покидали. Потому-то и храню я вот эту штуковину — и чтоб помнить, и чтоб не зарываться.

Я следил, как его старческие руки разворачивают носовой платок.

— Вот, хочу вручить это тебе. Возьми, сынок, — сказал он, протягивая мне содержимое свертка. — Нелепый, конечно, дар, но в нем много чего значительного соединилось; может статься, он и тебе будет напоминать, против чего мы в конечном счете боремся. Для меня он означает только два слова — «да» и «нет», но, по сути, в нем заключено куда больше…

Я видел, как он опустил руку на стол.

— Брат. — Тарп впервые назвал меня «братом». — Прими эту вещь. Можно сказать, это оберег. Его я и перепилил, чтобы бежать.

Я взял в руки перепиленное стальное кольцо: темное, толстое, обильно смазанное звено из профилированной стали, которое перепилили, разогнули, а потом согнули обратно, и обратил внимание на характерные отметины — вероятно, от лезвия топора. На рабочем столе Бледсоу я видел подобный овал, правда, поверхность его была гладкой, а тут виднелись отметины, нанесенные с большой силой и в невероятной спешке, как будто упрямый материал поддался только после атаки и поражения, причем нехотя.

Тарп наблюдал за мной с непроницаемым видом, а я только смотрел на него и качал головой. Потеряв дар речи, я даже не сумел ни о чем расспросить, надел это звено поверх костяшек пальцев и резко ударил им по столу.

Брат Тарп хохотнул.

— Мне и в голову не приходило им воспользоваться, — признался он. — А что, неплохо. Очень даже неплохо.

— Почему ты отдаешь его именно мне, брат Тарп?

— Что-то заставило. Только не рассчитывай вытянуть из меня ничего такого, что мне сказать не под силу. Это ты у нас говорун, а не я, — добавил брат Тарп, встал со стула и похромал к двери. — Эта железяка мне приносила удачу — надеюсь, она и тебе послужит верой и правдой. Носи ее с собой да временами разглядывай. А ежели надоест — вернешь мне, и дело с концом.

— Ну нет, — крикнул я ему вдогонку, — мне как раз такое требуется; я вроде бы кое-что понял. Спасибо за такой подарок.

Я рассмотрел темное металлическое кольцо, опоясавшее мой кулак, а потом уронил его на анонимное письмо. Предмет этот мне не требовался, и что с ним делать, я не понимал, однако решил оставить его себе хотя бы для того, чтобы уважить брата Тарпа, которым определенно двигали какие-то глубоко прочувствованные мотивы. Это было сродни тому случаю, когда человек снимает с руки отцовские часы и вручает своему сыну: парнишке этот допотопный хронометр даром не нужен, однако тот его принимает, памятуя о невысказанной серьезности и торжественности родительского жеста, который в одночасье соединил его с предками, ознаменовал важность настоящего момента и пообещал упорядочить туманное, хаотичное будущее. И мне подумалось, что я сам, вернувшись домой вместо того, чтобы уезжать на Север Америки, тоже получил бы от отца старомодный дедовский «Хэмилтон» с длинной и крупной заводной головкой. Теперь часы достанутся моему брату — что ж, пускай, все равно я никогда на них не заглядывался. Что, интересно, поделывают сейчас мои родные, задумался я и внезапно затосковал по дому.

Я чувствовал, как из распахнутого окна мне обдувает шею горячим ветром; по воздуху плыл аромат утреннего кофе, и я слышал чей-то хриплый голос, который выводил, немного насмешливо и вместе с тем торжественно: