Невидимый человек

Я двинулся по платформе вслед за юношами. Те миновали ряды стоящих вдоль края женщин с хозяйственными сумками, нетерпеливых мужчин в соломенных шляпах и легких полотняных костюмах в полоску. И внезапно я поймал себя на мысли: для чего такие приходят в мир — чтобы похоронить других или быть погребенными, чтобы дать жизнь или ее принять? Насколько часто их замечают и делают предметом размышлений хотя бы те, кто оказывается достаточно близко, чтобы с ними заговорить? А если эти парни ответят, будут ли их слова понятны нетерпеливым бизнесменам в стандартных костюмах или усталым домохозяйкам с тяжелыми сумками? Да и что они ответят? Ведь у этих парней пограничный, насыщенный фольклором говор, исполненный провинциального шика; у них пограничные мысли, хотя сны, по всей видимости, те же, что посещали людей в глубокой древности. Эти парни так и останутся людьми вне времени, если, конечно, не воспримут идеи Братства. Людьми вне времени, которые вскоре сгинут и будут забыты… Но кто знает (тут меня затрясло, как в лихорадке, и я оперся о мусорный бачок), может, эти парни — будущие спасители, истинные лидеры, носители прекрасного? Или проводники чего-то неловкого, обременительного, ненавистного им самим, ведь они, живя за пределами истории, сами ее не понимали и не услышали ни единой похвалы в своей адрес. А что, если брат Джек заблуждается? Что, если история — не участница лабораторного эксперимента, а картежница, и те парни — козырь, припрятанный у нее в рукаве? Что, если история — не добропорядочная гражданка, а помешанная, одержимая параноидальным бредом, тогда парни — ее агенты, ее большой сюрприз? Или ее реванш? Они же были на улице, в потемках, рядом с танцующим бумажным человечком Самбо и моим погибшим братом, Тодом Клифтоном, но вместо того, чтобы храбро отражать удары истории, пустились в бега и улизнули от исторических сил.

Подъехал поезд. Я зашел в один вагон с теми тремя юношами. Они сели рядком, благо свободных мест оказалось достаточно. Я встал в центре, схватился за поручень и посмотрел по сторонам. В одном конце вагона увидел монашку — белую, облаченную в черные одежды. Перебирая четки, она молилась. А в другом конце вагона, напротив двери, ехала еще одна монашка, полностью облаченная в белые одежды, — точная копия первой, только чернокожая и с босыми черными ногами. Монахини не смотрели друг на дружку и лишь таращились на свои распятья, а меня вдруг разобрал смех: на ум пришли строки, услышанные мною давным-давно в «Золотом дне» и перефразированные моим сознанием:

Хлеб и вино,
Хлеб и вино,
Мой крест перевесит
Все, что тебе дано…

А монахини так и стояли потупившись.

Я взглянул на юношей. Они сидели так же чинно, как и ходили. Время от времени один из них принимался разглядывать свое отражение в окне вагона и поправлял поля шляпы, а двое других, молча наблюдая за ним, обменивались ироническими взглядами и вновь устремляли глаза прямо перед собой. Я подрагивал в такт толчкам поезда, чувствуя, как вентиляторы на потолке гонят прямо на меня раскаленный воздух. Что я есть в сравнении с этими мальчишками, спрашивал я себя. Быть может, я — просто случайность, вроде Дугласа. Быть может, каждые сто лет в обществе появляются такие мужчины, как они, такие, как я, и плывут себе по течению; но при этом, по логике истории, и они, и я должны были бы исчезнуть, закономерно изжив себя, еще в первой половине девятнадцатого века, Быть может, я, как и они, — реликт, маленький осколок метеорита из далекой галактики, умершего сотни лет назад, а теперь живущего только благодаря свету, который летит сквозь космическое пространство на слишком высокой скорости, чтобы осознать превращение своего источника в кусок свинца… Глупые, конечно, были у меня мысли. Я опять взглянул на юношей. Один похлопал другого по колену, и тот вытащил из внутреннего кармана пиджака три свернутых в трубочку журнала: один экземпляр оставил себе, а два других передал товарищам. Эти тут же уткнулись носом каждый в свой экземпляр. Один из парней загораживал журналом лицо, и я на миг живо представил себе такую сцену: сияющие трамвайные пути, пожарный гидрант, упавший коп, парящие птицы, и в центре — лежащий на боку Клифтон. Потом, увидев титульный лист журнала, я понял, что парни читают комиксы. Клифтон знал про таких парней гораздо больше меня, подумал я. И так было всегда. Я внимательно изучал их лица, пока они не вышли на своей станции. Легко покачивая плечами, парни цокали тяжелыми каблуками по платформе, словно печатая в тишине таинственное зашифрованное послание.