Невидимый человек

— Ну же, давай, весели меня, — приказал я, растягивая бумажное тулово. — Ты же веселила толпу. — И развернул ее другой стороной. Ухмылка на одной физиономии была столь же широкой, как и на другой. Кукла ухмылялась Клифтону в ответ, как ухмылялась зевакам, и их забава стала его смертью. Она все еще ухмылялась, когда я сдуру в нее плюнул, и точно так же ухмылялась, когда Клифтон и бровью не повел в мою сторону. Потом я увидел тонкую черную нить и вытащил ее из гофрированной бумаги. На конце была завязана петля. Я надел ее на палец, стал натягивать. И тут кукла заплясала. В руках у Клифтона она плясала без остановки, но черная нить была невидима.

«Почему ты не двинул ему по морде?» — допрашивал я себя; почему не сделал попытки свернуть ему челюсть? Почему не покалечил, чтобы тем самым спасти? Мог бы ввязаться в драку — тогда вас обоих повязали бы без стрельбы… Но почему он оказал сопротивление? Арест был для него не внове; он знал, до каких пределов можно распускать руки. Что такого он услыхал от копа, если настолько разгорячился? И тут мне пришло в голову, что он, вполне возможно, разгорячился еще до того, как начал сопротивляться, и даже до того, как увидел копа. У меня перехватило дыхание; все тело захлестнула слабость. Вдруг он решил, что это я продался? Тошнотворная мысль. Я сел и обхватил себя руками, словно боялся рассыпаться. Пару мгновений я взвешивал эту идею, но разгадка оказалась мне не по зубам. За живых я еще могу отвечать, но за мертвых — увольте. От такой мысли у меня содрогнулись мозги. Тот инцидент приобрел политическую окраску. Я смотрел на куклу и думал: политический аналог такой забавы — смерть. Но это слишком широкое обобщение. В чем состоит его экономический смысл? А вот в чем: жизнь человеческая, равно как и никчемная бумажная кукла, не стоит ломаного гроша… Но это не отменяло мысли о том, что моя злость приблизила кончину Клифтона. И все же мой рассудок восставал против этого. Какое я имею отношение к тому кризису, который разрушил его человеческую цельность? И самое главное: какое я имею отношение к его торговле куклами? В конце концов я отринул и эту мысль. Сыщиком я никогда не был, и с политической точки зрения отдельные личности веса не имеют. Стрельба — это все, что осталось после Клифтона: он предпочел выпасть из истории, и, если не считать картины, сохранившейся перед моим мысленным взором, запечатленным осталось только это бегство, вот ведь что существенно.

Я сидел неподвижно, будто бы ожидая вновь услышать взрывы, и боролся с тяжестью, тащившей меня вниз. Слышал колокольчик… Что я скажу комитету, когда появятся газетные сообщения? Да ну их к черту. Как я буду рассказывать про кукол? Но с какой стати я вообще должен что-то рассказывать? Что мы способны сделать для нанесения ответного удара — вот чем мне следует озаботиться. Внизу, во дворе, опять трезвонил все тот же колокольчик торговца. Я смотрел на куклу. И не видел у Клифтона никаких оснований для того, чтобы устраивать торговлю куклами, но видел достаточно оснований для того, чтобы организовать ему публичные похороны, и сейчас ухватился за эту идею, будто она могла спасти мне жизнь. От этой идеи я хотел отвернуться, как хотел отвернуться от скорчившегося на тротуаре тела Клифтона. Но шансы против нас были слишком велики для такой слабости.

Нам необходимо было использовать все эффективные виды оружия, и Клифтон это понимал. Его следовало похоронить, а я даже не знал, есть ли у него родственники; кто-то же должен проследить, как его предадут земле. Да, куклы были похабными, а его действия — предательскими. Но он выступил не изобретателем, а всего лишь торговцем, и нам предстояло создать мнение, будто значимость его смерти превосходит значимость инцидента или отдельного предмета, ставшего ее причиной. Чтобы совершить акт возмездия и предотвратить другие подобные смерти… ну и, конечно, восстановить наши ряды. В этом сквозила беспощадность, но такая беспощадность отвечала интересам Братства, ибо в нашем распоряжении были только наши умы и тела, тогда как на стороне противника — неограниченная власть. Нам нужно было с толком распорядиться тем, что есть. Ведь у противника была власть использовать бумажную куклу — сперва для того, чтобы нарушить человеческую цельность, а затем как предлог для убийства. Ладно, мы организуем похороны, чтобы восстановить его цельность… В конце-то концов, это единственное, чем он располагал и чего желал. И теперь я видел эту куклу как в тумане, и на гигроскопичную бумагу с глухим стуком падали капли жидкости…

Я согнулся вдвое и смотрел перед собой; когда в дверь постучали, я вздрогнул, точно от выстрела, сунул куклу в карман и торопливо утер глаза.

— Входите, — сказал я.

Дверь медленно отворилась. На пороге теснились ребята из нашей молодежной ячейки; на юношеских лицах застыл вопрос. Девушки плакали.

— Это правда? — спросили меня.

— То, что он погиб? Да, правда, — ответил я, обшаривая взглядом их компанию.

— Да.

— Но почему?..