Невидимый человек

При выходе из метро на меня нахлынула слабость; я еле двигался сквозь палящий зной, как будто нес на плечах камень весом в целую гору. Новые туфли нещадно жали. И теперь, в гуще толпы на Сто двадцать пятой улице, я с досадой отмечал, что многие мужчины одеты как молодые парни, а девушки носят темные чулки экзотических расцветок и наряды, представляющие собой немыслимые вариации на темы стилей делового центра. Так было всегда, но по какой-то причине раньше я этого не замечал. Даже когда на работе все шло как по маслу, я не замечал окружающих. Те существовали на задворках истории, а моей задачей было вернуть их всех в ее основное русло. Вглядываясь в их черты, я не мог избавиться от мысли, что все эти люди смахивают на моих знакомых южан. У меня в голове песней всплывали забытые имена, словно обрывки забытых снов. Весь в поту, я двигался вместе с толпой, слушая рев транспорта и томные блюзовые мелодии, льющиеся из динамика магазина грампластинок. Я остановился. Неужели это все, что я смогу записать в дневнике? Неужели так выглядит подлинная история всех времен: как настроение, рождаемое резкими звуками труб и тромбонов, саксофонов и ударных, как песня на нелепо высокопарные стихи? Мысли текли непрерывно. В этом небольшом квартале меня как будто силком заставили пройти вдоль шеренги всех, кого я когда-либо знал, однако никто из них не улыбнулся и не окликнул меня по имени. Ни у кого во взгляде не вспыхнула искорка узнавания. Я ощутил жуткое одиночество. Из углового магазинчика «пять и десять центов» выскочили двое мальчишек с охапками шоколадных батончиков, которые они роняли на бегу. За ними гнался мужчина. Тяжело отдуваясь, вся троица пробежала мимо меня. Я с трудом удержался, чтобы не подставить ножку мужчине, и сильно изумился, когда это сделала оказавшаяся неподалеку старушка. Она выставила ногу и замахнулась тяжелой кошелкой. Мужчина упал и кубарем покатился по тротуару, а старушка торжествующе покивала. Меня охватило чувство вины. Я стоял на краю тротуара и наблюдал за толпой, готовой растерзать мужчину, пока не появился полицейский, который всех разогнал. И хотя я понимал, что одному человеку под силу очень немногое, меня не покидало чувство личной ответственности. Все наши усилия оказались тщетными и не вызвали особых перемен. В этом я винил только себя. Я был так околдован самим фактом движения, что думать забыл о его результатах. Все то время я спал и видел сны.

Глава двадцать первая

Когда я вернулся на наш участок, меня встретила небольшая компания ребят из молодежной ячейки: они прекратили трепаться и поздоровались, но у меня не хватило духу сообщить им новости. Я прошел в офис, лишь кивнув, затворил дверь от голосов и стал смотреть вдаль сквозь деревья. Их недавно еще свежая зелень теперь пожухла и увядала; где-то внизу звякал своим колокольчиком и зазывал покупателей продавец бельевых веревок.

Вскоре, хотя я и боролся с этим, вернулась прежняя сцена: не смерти, а куклы. В голове крутилось: с какой стати я так психанул, что плюнул в эту куклу? Что почувствовал Клифтон, когда меня увидел? Наверняка под маской словоблудия он меня ненавидел, но даже бровью не повел. Да еще и посмеялся над моей политической тупостью. Я взорвался и выплеснул личные эмоции вместо того, чтобы разделать под орех этих кукол, его самого и всю эту похабную затею, а потом воспользоваться удобным случаем для просвещения толпы. Мы никогда не пренебрегали разъяснительной работой, а тут я сплоховал. И добился лишь того, что смех сделался еще громче… Сыграл на руку социальной косности… Сцена изменилась: он лежал на солнцепеке, и в этот раз я увидел письмена дыма, тянущиеся по небу за самолетом, а подле меня стояла грузная женщина в киноварно-зеленом платье, причитая: «Ох… Ох!»

Я повернулся к карте, достал из кармана куклу и швырнул на конторский стол. Желудок скрутила дурнота. Погибнуть за такой хлам! Я поднял ее с чувством гадливости, рассмотрел гофрированную бумагу. Картонные ступни свисали, растягивая бумажные ножки эластичными складками — бумажно-картонная клееная поделка. А вот поди ж ты: во мне всколыхнулась ненависть, словно к живой твари. Почему создавалось впечатление, будто она пляшет? Картонные ручонки были свернуты в кулачки, пальцы прочерчены оранжевой краской, и я заметил, что у этого создания два лица: по одному с каждой стороны картонного диска, и оба ухмыляются. Мне вспомнился голос Клифтона, каким он заставлял эту картонку плясать, и я, держа ее вверх тормашками, вытянул ей шею: поделка смялась и скользнула вперед. Я сделал еще одну попытку, повернув куклу другим лицом. Она устало напружинилась, дрогнула и упала кучкой.