— Это была провокация, за которой последовало убийство! — выкрикнул я; все эмоции начали переплавляться в гнев.
Они по-прежнему стояли на пороге и вопросительно смотрели на меня. Я шагнул.
— Он погиб, — неуверенно выдавила одна из девушек. — Погиб.
— А в каком смысле они твердят про его торговлю куклами? — спросил высокий парень.
— Без понятия, — ответил я. — Знаю только, что его застрелили. Безоружного. Понимаю, каково вам сейчас: я своими глазами видел, как он упал.
— Отведите меня домой! — взвизгнула другая девушка. — Отведите меня домой!
Я шагнул вперед и удержал ее, эту худенькую мулатку в гольфах.
— Нет, домой сейчас нельзя, — сказал я. — Никому. Мы должны бороться. Лично я охотно вышел бы на воздух и обо всем забыл, будь у меня такая возможность. Нам нужны не слезы, а гнев. Надо помнить, что мы теперь — борцы, а такие случаи призваны раскрывать смысл нашей борьбы. Нам предстоит нанести ответный удар. Призываю каждого из вас привести с собой всех соратников, каких вы только найдете. Мы не оставим этот случай без ответа.
Одна из девушек все еще жалобно плакала, но все зашевелились.
— Идем, Ширли, — позвали ее другие и оторвали от моего плеча.
Я попытался связаться с нашим штабом, но так и не смог ни до кого дозвониться. Набрал номер «Преисподней», но ответа не было. Поэтому я сформировал комитет из активистов нашего районного отделения, и мы не спеша выдвинулись на свой страх и риск. Я высматривал парня, который был с Клифтоном, но тот исчез. Членов Братства расставили с жестянками вдоль улиц для сбора средств на похороны. В морг направили делегацию из трех старушек — получать тело. Нами распространялись листовки с траурной каймой, осуждающие действия комиссара полиции. Проповедников попросили уведомить паству о необходимости отправки писем протеста на адрес мэра. История получила огласку. Негритянские газеты опубликовали материалы с фотографией Клифтона. Население было взбудоражено и разгневано. На улицах вспыхивали митинги. И я, избавленный этими беспорядками от своей нерешительности, бросил все силы на организацию похорон, хотя и двигался с какой-то застывшей отрешенностью. Двое суток я не ложился спать, урывками задремывая за своим письменным столом. И почти ничего не ел.
Похороны были организованы так, чтобы обеспечить максимальное число присутствующих. Для церемонии прощания мы выбрали не церковь и не часовню, а Маунт-Моррис-парк и распространили даже среди бывших членов Братства призыв к участию в похоронной процессии.
Прощание состоялось в субботу, в жаркое дневное время. Небо подернула тонкая облачная дымка; в похоронную процессию влились сотни людей. В лихорадочном возбуждении я бегал туда-обратно, давал указания, кого-то подбадривал, но почему-то видел себя лишь сторонним наблюдателем. Здесь были братья и сестры, которых я ни разу не видел после своего возвращения. Пришли люди как из центра города, так и с окраин. Я удивлялся, наблюдая, как подтягиваются все новые участники, а когда все начали выстраиваться в колонны, удивлялся глубине их печали.
Там были приспущенные флаги и черные полотнища. Там были транспаранты в траурных рамках с надписями:
Там был церемониальный отряд барабанщиков с обтянутыми черным крепом барабанами. Там был оркестр из тридцати музыкантов. Цветов было совсем немного; автомобилей не было вовсе.
Под скорбно-романтические военные марши процессия двигалась медленно. Когда оркестр стихал, вступала приглушенная барабанная дробь. Жара не спадала, обстановка была наэлектризована; разносчики из службы доставки обходили наш маршрут стороной, зато нарядов полиции прибавилось. Вдоль улиц жильцы высовывались из окон; мужчины и мальчишки забирались на крыши и смотрели оттуда под затянутым дымкой солнцем. Я шел в голове процессии вместе со стариками — руководителями местных сообществ. Мы не прибавляли шагу; время от времени я оборачивался и видел, что к нам присоединяются молодые стиляги и местная шпана, мужчины в рабочих комбинезонах и выходившие из бильярдных заядлые игроки. Из парикмахерских, даже не сняв повязанных вокруг шеи салфеток, выскакивали клиенты с намыленными щеками, чтобы поглазеть на процессию и вполголоса посудачить. А я гадал: неужели все они знали Клифтона или же их просто привлекло столь многолюдное зрелище, да еще с нескончаемой музыкой? Сзади налетал горячий ветер, который приносил с собой какую-то тошнотворно-сладковатую вонь, какая порой исходит от собак в период течки.