Невидимый человек

В дальней комнате ребенок прекратил свою песню; наступила гробовая тишина. Я смотрел на угловатое, спокойное лицо Хэмбро, пытаясь отыскать в его словах искренность. Меня охватило предчувствие судьбоносных перемен. Казалось, будто из-за моего открытия Райнхарта между нами с Хэмбро разверзлась пропасть, через которую едва перелетали наши голоса и тут же стихали, не оставляя эха; только вот сидели мы на расстоянии вытянутой руки. Я постарался отбросить эти мысли, но дистанция между нами по-прежнему была настолько велика, что ни один из нас не мог уловить настроение другого.

— Пожертвовать? — переспросил я. — Ты с такой легкостью об этом говоришь.

— И тем не менее: все, кто нас покинет, должны мыслиться как расходный материал. Мы обязаны неукоснительно руководствоваться новыми директивами.

Все это звучало нереально, как антифонное пение.

— Но почему? — не понял я. — Почему в моем районе требуется изменить директивы, причем аккурат сейчас, когда так остро необходимы проверенные методы?

Почему-то мне не удалось вложить в эти слова должную настойчивость; что-то такое в Райнхарте не давало мне покоя — и имело ко мне самое непосредственное отношение.

— Все элементарно, брат, — пустился в объяснения Хэмбро. — Мы заключаем временные союзы с другими политическими организациями, и при этом интересы одной группы братьев неизбежно приносятся в жертву интересам всего Братства.

— Почему же меня об этом не предупредили? — спросил я.

— Рано или поздно комитет поставит тебя в известность. Но сейчас жертвы просто неизбежны…

— Но разве жертвы не должны приноситься добровольно? Мои люди не понимают, почему ими жертвуют. Они даже не знают, что ими жертвуют — тем более свои… — А вдруг, продолжал мой рассудок, они даже стремятся быть одураченными — хоть Братством, хоть Райнхартом?

От этой мысли я даже выпрямился и, должно быть, скривился, потому что Хэмбро, поставив локти на подлокотники кресла и сложив домиком пальцы, вздернул брови, словно ожидая продолжения. А через некоторое время сказал:

— Дисциплинированные члены поймут.

Я вытащил из кармана звено из цепи Тарпа и надел его на костяшки пальцев. Хэмбро не заметил.

— Разве ты не понимаешь, что дисциплинированных членов почти не осталось? Сегодня на похороны пришли сотни людей, но они отколются, когда увидят, что мы не доводим дело до конца. Теперь на нас уже нападают на улицах. Неужели ты не понимаешь? Другие группы распространяют петиции, Рас призывает к насилию. Комитет ошибается, если думает, что шумиха утихнет.

Он пожал плечами.

— Мы должны рискнуть. Все мы должны жертвовать собой ради общего блага. Без жертв не бывает перемен. Мы следуем законам реального мира, поэтому и приносим жертвы.

— Но общество требует равенства в этом вопросе, — сказал я. — Особого отношения мы никогда не просили.

— Все не так просто, брат, — продолжал он. — Мы должны защищать наши достижения. От некоторых неизбежно потребуется больше жертв, чем от других.

— Под «некоторыми» ты имеешь в виду моих людей?

— В данном случае — именно так.

— То есть слабые должны приноситься в жертву сильным? Так, брат?

— Нет, в жертву приносится часть целого, и так будет продолжаться вплоть до формирования нового общества.

— Не понимаю, — сказал я. — Ничего не понимаю. Мы прилагаем все силы к тому, чтобы увлечь людей своими идеями, а когда они выбирают нас, когда осознают свою причастность к происходящему, мы их бросаем. Это выше моего понимания.

Хэмбро сдержанно улыбнулся.

— Не нужно переживать об агрессивном поведении негров. Ни в ходе нового периода, ни в ходе какого-либо другого. Проще говоря, сейчас мы должны охладить их пыл для их же блага. Это научно обусловленная необходимость.

Я вглядывался в его длинное, скуластое лицо, почти как у Линкольна. Хэмбро мог бы вызывать у меня теплые чувства, думал я, он выглядит по-настоящему добрым и искренним человеком — и в то же время бросается такими словами…

— Значит, ты действительно в это веришь, — тихо произнес я.

— Со всей искренностью, — подтвердил он.

На миг я испугался, что вот-вот расхохочусь. Или пущу в дело звено Тарпа. Искренность! Это он талдычит мне об искренности! Я описал в воздухе круг. Свою искренность я взращивал работой в Братстве, а теперь все обернулось то ли водой, то ли воздухом. Что есть искренность? Какое отношение она имеет к миру, в котором существует и процветает Райнхарт?

— Но что изменилось? — спросил я. — Разве меня привлекли не для того, чтобы пробудить в наших людях агрессию?

Мой голос затуманился печалью и сник.

— На определенный период, — сказал Хэмбро, слегка наклонившись вперед. — Лишь на определенный период.

— И что дальше? — спросил я.

Он выпустил кольцо дыма: сине-серый обод поднялся вверх, закрутился в своей собственной струящейся форме, ненадолго завис, а потом распался на тонкие нити.

— Не падай духом! — воскликнул Хэмбро. — Мы будем развиваться. Только теперь нужно вести за собой людей без спешки.

«Как бы он выглядел через зеленые линзы?» — подумал я и выдал:

— Ты уверен, что не имел в виду необходимость их сдерживать?

Он усмехнулся.