Невидимый человек

Ближе к вечеру в штаб-квартире я доложил, что ситуация нормализуется и нам удалось создать общественный запрос на кампанию по расчистке захламленных дворов, проулков и пустырей, дабы отвлечь Гарлем от Клифтона. Это был настолько неприкрытый маневр, что я потерял почти всякую уверенность в своей невидимости, когда стоял перед ними. Однако все остались довольны, а уж когда я вручил им свой сфальсифицированный список новых участников, все загорелись энтузиазмом. Люди убедились: программа составлена безупречно, ситуация развивается в заданном направлении, история на их стороне, Гарлему они по сердцу. Я вернулся на свое место и, внутренне улыбаясь, выслушал их комментарии. Столь же отчетливо, как рыжие волосы Джека, я видел ту роль, которая отводилась мне. Будто выглянув из-за угла, я внезапно узрел эпизоды своего прошлого — как получившие известность, так и незамеченные. Мне предстояло стать примирителем: целью моей было устранение непредсказуемого субъективного элемента во всем Гарлеме, чтобы они могли от него отмахнуться, когда он попытается тем или иным способом вмешаться в их планы. Я должен был неизменно поддерживать у них перед глазами образ умной и доброй, покладистой и восприимчивой толпы, неизменно готовой подхватить любую их авантюру. А в таких ситуациях, когда другие будут кипеть праведным гневом, я буду твердить, что мы спокойны и невозмутимы (но если их больше устроит обратная ситуация, то обеспечить в наших рядах гнев будет очень просто: достаточно заявить о нем в их пропагандистских материалах, а реальные факты отбросить как незначительные и надуманные); если же кто-то запутается в их манипуляциях, я всех заверю, что мы с точностью рентгеновского аппарата выхватываем глазом истину. Если другие организации вознамерятся разбогатеть, мне придется убедить братьев и сомневающихся участников из других районов, что у нас богатство не в чести: оно развращает и по сути своей несовместимо с человеческим достоинством; если другие меньшинства, невзирая на личные счеты, воспылают любовью к своей стране, мне придется убедить комитет, что мы ее ненавидим всеми фибрами души, ибо к таким псевдогуманистическим, смешанным эмоциям у нас иммунитет; и, наконец, когда они заклеймят американскую политику вырожденческой и коррумпированной, я заявлю (вот оно, самое наглое противоречие), что мы, хотя и опутаны ее жилами и сухожилиями, абсолютно чисты и неуязвимы. Да, господа! Да, господа! Тут я, даром что невидимый, явлю им трубный глас опровержения; я обойду Тобитта, как стоячего, на его же поле, а что касается этого вонючки Рестрама… там видно будет. Пока я сидел молча, один из них раздувал организованный мною рост рядов фальшивых новобранцев до события общенациональной важности. Иллюзия порождала контриллюзию. Чем же все это закончится? Сами-то они верят в свою пропаганду?

Позже в «Преисподней» все прошло как в старые добрые времена. День рождения Джека послужил поводом для вечеринки с шампанским — и без того знойный, жаркий предзакатный час стал еще более непредсказуемым, чем обычно. Меня переполняла уверенность в себе, однако тут мой план дал небольшую трещину. Эмма держалась весьма оживленно и чутко, но что-то в ее твердом, красивом лице предупреждало меня о том, что лучше воздержаться. Я чувствовал: она бы охотно сдалась (ради собственного удовольствия), но была слишком глубоко искушена и искусна в интригах, чтобы выболтать хоть какие-нибудь существенные для меня сведения и тем самым поставить под удар свое положение любовницы Джека. Так что до поры до времени, танцуя и обмениваясь комплиментами с Эммой, я водил глазами в поисках замены.

Мы столкнулись в баре. Звали ее Сибилла; она принадлежала к числу тех, кто искренне считал, что мои лекции по женскому вопросу базируются на познаниях скорее интимного, нежели сугубо политического свойства, и уже давала понять, что была бы не против более тесного знакомства. Я всякий раз делал вид, будто не понимаю таких намеков: первый опыт научил меня избегать подобных ситуаций, но в «Преисподней» она, как правило, бывала подшофе и в томлении: от этого типа недооцененных замужних женщин я, даже при определенной заинтересованности, бежал как от чумы. Но сейчас именно эта неудовлетворенность, да еще брак с неким толстосумом делали ее идеальной кандидаткой. Она была очень одинока, и все шло без сучка, без задоринки. На шумном празднике в честь дня рождения, накануне запланированного официального чествования, на нас никто не обращал внимания, и, когда она собралась уходить, причем довольно рано, я вызвался проводить ее домой. Супруг ее был вечно занят, она страдала от недостатка внимания, поэтому я, прощаясь, договорился с ней о встрече завтра вечером у себя в квартире. Ее мужа по имени Джордж пригласили на официальное торжество, а это значило, что ее никто не хватится.