Невидимый человек

Стоял жаркий августовский вечер. На востоке в небе сверкнула зарница, и во влажном воздухе повисло удушливое напряжение. Чтобы отвертеться от торжества, я сказался больным, ушел с работы после обеда и вторую половину дня посвятил приготовлениям. В душе у меня не было пылкого чувства, а в квартире — никаких произведений искусства, зато в гостиной теперь появилась ваза с китайскими лилиями, а на прикроватном столике — еще одна, с американскими розами; я подкупил вина, виски и ликера, приготовил кубики льда, а также заказал в «Вандоме» разные фрукты, сыры, орехи, сласти и прочие деликатесы. Короче говоря, постарался все обставить так, как, в моем представлении, сделал бы Райнхарт.

И сам облажался. Смешал коктейли, но слишком крепкие, до каких она была слишком большой охотницей; раньше времени завел разговор о политике, чего она терпеть не могла. У нас она активно занималась идеологией, а к политике не испытывала ни малейшего интереса и вдобавок не имела ни малейшего представления о тех махинациях, которыми денно и нощно занимался ее супруг. Более всего Сибиллу интересовали горячительные напитки (мне все время приходилось ее догонять, наполняя бокал за бокалом) и придуманные ею самой дешевые небылицы в лицах о похождениях Джо Луиса и Поля Робсона. Я, напрочь лишенный и артистического темперамента, и боксерской мощи, чувствовал, что от меня ожидается либо песня «Старик-река» с характерными телодвижениями, либо искусное поигрывание мускулами. Наше свидание превратилось едва ли не в конкурс, где я, проклиная все на свете и одновременно веселясь, исхитрялся балансировать между нами и реальностью, а Сибилла фонтанировала сценическими идеями, где я выступал как Брат-Запрет-Для-Кого-Запретов-Нет.

На улице давно стемнело, и когда я вернулся в комнату, наполнив бокалы незнамо в который раз, Сибилла распустила волосы и со словами «Иди к мамочке, красавчик» поманила меня в кровать зажатой в зубах золотой шпилькой.

— Ваш заказ, мадам. — Я протянул ей бокал, надеясь, что очередная порция алкоголя пресечет любые новые идеи.

— Подойди ко мне, милый, — застенчиво продолжила она. — У меня к тебе один вопросик.

— Какой же? — поинтересовался я.

— Скажу тебе на ушко, голубчик.

Я присел рядом, и ее губы приблизились к моему уху. И вдруг она вытянула из меня все жизненные силы. Было что-то почти чопорное в ее позе, но при этом она только что сделала мне скромное предложение совершить с ней абсолютно омерзительный ритуал.

— Что вы сказали? — переспросил я, и она повторила.

Неужели жизнь в одночасье превратилась в безумные картинки Тёрбера?

— Ну пожалуйста! Ты ведь не откажешь мне, голубчик?

— Вы правда этого хотите?

— Да, — задохнулась она, — да!

В ее лице читалась истинная непорочность, что расстроило меня еще больше: Сибилла не переходила ни на юмор, ни на оскорбления, а я не мог понять, что ею движет: ужас, рожденный из этой невинности, или невинность, вышедшая целой и невредимой из непристойных планов на вечер. Только теперь до меня дошло, что вся эта затея была ошибкой. Интересующей меня информацией она не владела, и я решил выпроводить ее из квартиры, покуда мне не пришлось вплотную соприкоснуться с невинностью или с ужасом, покуда я еще мог обратить это дело в шутку. «Как поступил бы на моем месте Райнхарт?» — подумал я, решив ни под каким видом не позволять ей склонить меня к жестокости.

— Сибилла, вы же видите: на такие действия я неспособен. Рядом с вами я проникаюсь лишь нежностью и заботой… Кстати, тут жара, как в духовке, давайте-ка оденемся и выйдем в Центральный парк на прогулку, согласны?

— Но мне такие действия необходимы! — заявила она, нетерпеливо садясь в кровати и раздвигая бедра. — Ты справишься, это просто, голубчик. А если я начну отбиваться, пригрози мне убийством. Говори со мной грубо, понимаешь, голубчик? Подруга мне рассказывала, что один парень так ей и сказал: «А ну, снимай трусы», а сам…

— Что он сказал?! — переспросил я.

— Вот прямо так и сказал, — ответила Сибилла.

Я посмотрел на нее в упор. Она залилась краской, ее щеки и даже веснушчатые груди сделались пунцовыми.

— Продолжайте, — велел я, и она снова улеглась на спину. — Что было дальше?

— Понимаешь… он бросил ей плохое слово, — сказала она, лукаво помедлив.

Это была тощая, с дряблой кожей особь не первой молодости, чьи слегка вьющиеся от природы каштановые волосы сейчас веером рассыпались по подушке. Сибилла раскраснелась донельзя. Что стало тому причиной: попытки меня возбудить или нечаянное выражение неприязни?

— Ужасно пакостное слово, — продолжала она. — Ох, это был дикарь, здоровенный, белозубый. Таких называют быками. И он повторил: «Снимай трусы, сучка», а потом сделал свое грязное дело. Вообрази, она ведь чудесная девушка, хрупкая, нежная, а цвет лица — просто клубника со сливками. Мыслимо ли представить, чтобы кто-нибудь обозвал ее таким словом.

Она снова села и, вдавив локти в подушку, заглянула мне в лицо.

— Но что же было дальше: его задержали? — спросил я.