Невидимый человек

— Ты просто чудо, — сказал я. — Расскажи мне про Джорджа. Про великого реформатора общества.

Она в конце концов сумела зафиксировать на мне взгляд и нахмурилась.

— Кто реформатор, Джорджи? — Сибилла впилась в меня одним замутненным глазом. — Джорджи слеп как крот — дальше своего носа ничего не видит. Вот уже пятнадцать лет, представляешь? Эй, над чем смеешься, голубчик?

— Я… — меня распирало от смеха, — я просто…

— Никогда не видела, чтобы кто-нибудь смеялся так, как ты, голубчик. Просто чудо!

Пока я натягивал на нее платье через голову, ее слова звучали приглушенно. Когда я спустил его до бедер, из ворота показалась макушка, и волосы опять спутались.

— Голу-у-убчик, — протянула она, — ты когда-нибудь повторишь?

Отступив на шаг в сторону, я смерил ее взглядом.

— Что именно?

— Пожалуйста, голу-у-убчик, ну пожалуйста, — взмолилась она с робкой улыбкой.

Я рассмеялся.

— Конечно, — начал я, — конечно…

— Но когда, голубчик, когда же?

— В любое время, — ответил я. — Может, регулярно, по четвергам в девять вечера?

— О-о-о-о-о, голубчик, — простонала она, как-то старомодно заключив меня в объятия. — Такого, как ты, я еще не видела.

— Ты уверена? — переспросил я.

— В самом деле, голубчик… Честное слово… ты мне веришь?

— Приятно, когда тебя видят, — сказал я и поспешно добавил, видя, что Сибилла вот-вот повторно завалится на кровать, — но теперь время расходиться.

Сибилла надулась.

— Мне бы еще винца, голубчик, — на сон грядущий, — попросила она.

— Тебе уже хватит, — отрезал я.

— Ну пожалуйста, голубчик, чуть-чуть…

— Ну, разве что чуть-чуть.

Мы выпили еще по бокалу, и при взгляде на нее меня вновь охватила жалость, смешанная с брезгливостью; я даже впал в уныние.

Склонив голову набок, она посмотрела на меня со всей серьезностью.

— Знаешь, голубчик, что думает твоя крошка-старушка Сибилла? Она думает, что ты пытаешься от нее избавиться.

С пустотой в сердце я выдержал ее взгляд и вновь наполнил наши бокалы. Что я с ней сделал, что позволил сделать ей самой? Неужели это все теперь останется при мне? Мой поступок… мое… жуткое слово, появившееся ниоткуда, как и ее дрожащая улыбка, — неужели это все на моей совести? От начала до конца? Я же человек невидимый.

— Держи, — сказал я, — выпей.

— Ты тоже, голубчик, — сказала она.

— Хорошо.

Она переместилась в мои объятия.

Должно быть, я задремал. Разбудило меня звяканье льда в бокале — пронзительный звон колокольчиков. Меня охватила невыносимая тоска, как будто в одночасье наступила зима. Сибилла лежала с распущенными каштановыми локонами, глядя на меня своими голубыми глазами из-под тяжелых век. Откуда-то доносился новый трезвон.

— Не отвечай, голубчик, — неожиданно пробормотала она, и голос ее почему-то не совпадал с движением губ.

— Что-что? — не понял я.

— Не отвечай, пусть звонит, — повторила она, но все же вытянула перед собой пальцы с красными наманикюренными ногтями. Осознав происходящее, я принял у нее из рук телефонный аппарат.

— Напрасно, голубчик, — сказала она.

У меня в руках телефон зазвонил повторно, и вдруг, будто бы без всякой причины, в голове стремительным потоком пронеслись строчки из детской молитвы.

— Алло, — сказал я в трубку.

На другом конце провода надрывался отчаянный, неузнаваемый голос — видимо, звонили из моего района.

— Брат, срочно приезжай… — начал голос.

— Мне нездоровится, — ответил я. — Что случилось?

— У нас проблема, брат, и только ты сможешь…

— Да в чем дело?

— Серьезная проблема, брат, они пытаются…

Из трубки раздался звон разбитого стекла, далекий, пронзительный и ломкий, потом какой-то грохот — и связь оборвалась.

— Доброе утро, — сказал я Сибилле, которая маячила передо мной и одними губами повторяла «голубчик».

Я набрал номер, но линия была занята, и в ответ мне раздавались лишь короткие гудки: аминь-аминь-аминь; я некоторое время посидел. Это чей-то розыгрыш? Они прознали, кто со мной рядом? Я положил трубку. Глаза Сибиллы изучали меня из своей голубой тени.

— Голу…

Я встал и потянул ее за руку.

— Пойдем, Сибилла, меня ждут в городе. — Только сейчас я понял, что не могу не поехать.

— Нет, — ответила она.

— Да, Сибилла. Идем.

Наперекор мне она откинулась на спину. Я отпустил ее руку и оглянулся по сторонам; в голове помутилось. Что там за проблемы в такое время? Зачем я им понадобился? Сибилла наблюдала за мной, и глаза ее плыли в голубизне накрашенных век. На душе у меня скребли кошки.

— Вернись, голубчик, — взмолилась она.

— Нет, давай выйдем на свежий воздух, — ответил я.

И вот, избегая красных, маслянистых ногтей, я сжал ей запястья, выдернул из кровати и потащил к двери. Мы нетвердо держались на ногах; ее губы то и дело касались моих. Она прижималась ко мне, и я на мгновение тоже прильнул к ней в невыразимой печали. Тут она икнула, и я безучастно оглянулся через плечо в комнату. На янтарной жидкости в наших бокалах заиграл свет.

— Голубчик, — завела она, — жизнь могла бы сложиться совсем иначе…

— Но этому не бывать, — перебил я.

— Голубчик…