Невидимый человек

До Сто двадцать пятой улицы добрались быстро. Я споткнулся, услышав, как отъезжает автобус, а потом развернулся лицом к воде. Дул легкий ветерок, но теперь, когда движение стихло, жара вернулась, прилипая к телу. Далеко впереди, в темноте я увидел монументальный мост, канаты огней над темной рекой; а ближе, высоко над береговой линией, — Палисейдс, чья революционная агония терялась в буйстве огней американских горок, но теперь, после поездки, меня вновь обдало жаром. «Время пришло…» — гласил баннер на другом берегу, но, когда история топчет тебя коваными сапогами, со смехом подумал я, стоит ли переживать из-за времени? Я перешел дорогу, напился воды из питьевого фонтанчика, ощущая, как в животе разливается холод, смочил носовой платок и вытер лицо. Вода сверкала, булькала, брызгалась. Я склонился лицом к струе и, наслаждаясь прохладой, вспомнил детскую любовь к фонтанам. Тут до меня донесся внезапный звук. В темноте слышались не журчание воды и не несущиеся машины, а шум, напоминающий далекую толпу или стремительную реку в половодье.

Я двинулся вперед, нашел лестницу и начал спускаться. Под мостом простиралось каменное русло улицы, и на секунду ряды булыжников напомнили мне волны: будто бы я сошел к воде, которая питала фонтанчик наверху. И все же мне нужно было торопиться в Гарлем. Под лестницей сталью переливались дрезинные рельсы. Я поспешил вниз по пандусу, шум все приближался, многоголосый, обволакивающий, заглушавший все остальные звуки. Щебет, воркование, тихий рев: казалось, мне пытались что-то сказать, передать какое-то сообщение. Я остановился и огляделся по сторонам: балки одна за другой уходили в темноту, над булыжниками сияли красные огни. Затем я оказался под мостом, а они как будто только и ожидали меня — и никого, кроме меня — целую вечность. Я взглянул вверх, в направлении шума, и разум подбросил мне образ крыльев; что-то полоснуло меня по лицу и ударило, после чего я ощутил дурной запах и увидел смертоносный вихрь, который раздирал на мне куртку; с поднятым над головой портфелем я побежал, слыша, как вихрь этот разлетается вокруг и падает с перестуком, подобно дождю. Я бежал, думая о том, что даже птицы, даже голуби, даже воробьи и чертовы чайки!.. Я бежал вслепую, кипя от злости, отчаяния и сурового смеха. Бежал от птиц неизвестно к чему. Я не знал. Я бежал. Зачем я вообще оказался здесь?

Я бежал сквозь ночь, бежал внутри себя. Просто бежал.

Глава двадцать пятая

Когда я добрался до Морнингсайда, выстрелы стали звучать как празднование Дня независимости где-то в отдалении; я прибавил шагу. На Сент-Николас-авеню все уличное освещение было выведено из строя. Послышался резкий лязг, и я увидел, как ко мне стремительно приближаются четверо мужчин, толкающих перед собой какой-то бряцающий о тротуар предмет. Это был сейф.

— Послушайте, — начал я.

— Прочь с дороги!

Я отскочил в сторону на мостовую, и тут вдруг произошла ослепительная задержка времени, подобная промежутку между последним ударом топора и падением высокого срубленного дерева — за оглушительным звуком последовала оглушительная тишина. Затем я увидел фигуры, скорчившиеся в дверных проемах и вдоль краев тротуара, а потом время взорвалось, и меня отбросило на проезжую часть; в сознании, но не в силах встать, я боролся с мостовой и видел вспышки выстрелов из-за угла; слева четверка мужчин по-прежнему буксировала по улице грохочущий сейф, а позади двое полицейских, почти невидимые в черных рубашках, выставили перед собой сверкающие пистолеты.

У сейфа отскочил один из роликов, а еще дальше, за углом, пуля пробила автомобильную шину, и освобожденный воздух завизжал, как огромный зверь в агонии. Я перекатился, забарахтался, пытался подползти к краю тротуара, но не смог, почувствовал внезапное влажное тепло на лице и увидел, как сейф бешеными рывками несется к перекрестку, а мужчины с топотом бросаются за угол, в темноту, и там исчезают; исчезли, тогда как сейф, стремительно улетев по касательной и выпрыгнув на перекресток, застрял в рельсах и послал вверх завесу искр, которая голубым сном осветила квартал: сквозь этот сон я видел, что копы приняли стойку, как на стрельбище, — нога вперед, свободная рука на поясе — прицельно стреляют на поражение.

— Вызовите скорую! — крикнул один из них, и я увидел, как они повернули за угол и пропали там, где исчезал в темноте тусклый блеск трамвайных рельсов.

Квартал стремительно оживал. Мужчины, которые, казалось, возникали из недр тротуаров, устремлялись к витринам, возбужденно горланя все громче. Вот кровь уже потекла у меня по лицу; я зашевелился, и кто-то из толпы помог мне подняться на колени.

— Что, ранен, чувак?

— Вроде… не знаю. — Я никого не мог разглядеть.

— Черт! У него дыра в башке! — объявил чей-то голос.

Мне посветили фонариком в лицо. Я почувствовал на своем черепе грубую руку и отпрянул.

— Да ладно, это просто царапина, — сказал другой голос. — Сорок пятым слегка зацепило, тебе лучше прилечь!

— Ну да, а этот вот в последний раз прилег, — выкрикнул кто-то с тротуара. — Прикончили парня.