Иден также чувствовал облегчение, что с него сняли ответственность за международное положение, и мог наблюдать с задней скамьи в палате, как мир скатывается в бездну новой мировой войны. Раздувала конфликт между премьером и его экс-министром пресса, причем что британская, что, например, французская. «Для французских беллицистов уход Идена приобрел катастрофические масштабы», — отметил позже публицист Жорж Шампо. Внук Карла Маркса, социалист Жан Лонге писал: «Возмущение капитуляцией Чемберлена перед гангстерами Рима и Берлина не утихает по всей Великобритании и в доминионах»[388]
.Спокоен оставался только лорд Галифакс, которому и предстояло занять место Энтони Идена в Форин Оффисе 20 февраля 1938 года. Волноваться ему действительно было не о чем, премьер-министр как «вьючная лошадь» будет делать всю работу в международных делах, а заодно и отчитываться перед палатой общин, где теперь кипели совсем нешуточные страсти. Особенно в парламенте разжигали обстановку новые звезды оппозиции — лейбористы Клемент Эттли и Артур Гринвуд, последний к тому же любил крепко выпить, что добавляло дискуссиям градусов во всех смыслах. Галифакс же был членом палаты лордов и даже ее председателем, что его избавляло от подобного. Хотя он и вспоминал в своих мемуарах, что «до прошлых двух или трех лет у меня никогда не было специального контакта с работой Форин Оффиса, но эти годы дали мне широкие возможности для наблюдения, какой неблагодарной при нынешних обстоятельствах станет работа любого министра иностранных дел»[389]
. Но тем не менее, несмотря на всю неблагодарность, до поры до времени Галифакс оставался в тени Чемберлена, руководствуясь советом, который дается перед началом одиночной охоты на лис: никогда не заезжай на луг, если только не знаешь, как с него выехать[390]. Выезжать с луга европейских кризисов предстояло Невиллу Чемберлену, как заправской лошади.Отставка Идена была спровоцирована многими факторами, но главным были даже не его расхождения с премьер-министром во взглядах на Италию, а мнительность, которая эти расхождения только усиливала, хотя в принципе все было возможно преодолеть. Иден считал, что в работу Форин Оффиса вмешивается по заданию Чемберлена сэр Хорас Уилсон, главный индустриальный советник премьер-министра. Его мемуары испещрены загадочными историями то о чаепитии с сэром Хорасом, где он говорил, что был полностью неудовлетворен министерством иностранных дел и особенно Ванситтартом, «который был паникером и препятствовал всем попыткам правительства установить дружественный контакт с государствами диктаторов»[391]
. То, по словам секретаря Идена, Джима Томаса, Уилсон горячо интересовался разладом Идена и Чемберлена после получения письма от Рузвельта, и Иден замечал, что «Чемберлен действительно думал, что его собственная политика «встреч» с диктаторами была правильной. Он был полон решимости продолжать ее и считал, что «спасал меня от меня» (то есть Идена от него же самого. —До этого в своих мемуарах Иден приводил разговор с Невиллом и Остином Чемберленами, незадолго до смерти последнего, когда тот говорил брату: «Невилл, запомни, ты ничего не смыслишь в иностранных делах»[394]
. Это цитату очень любят тиражировать, но даже, несмотря на то что отношения между братьями Чемберлен были своеобразными, вряд ли старший стал бы отчитывать младшего как школьника, не понимающего какой-либо предмет, тем более в присутствии молодого Энтони Идена.Именно Иден на пару с Уинстоном Черчиллем приложил все усилия, чтобы выставить в дурном свете сэра Хораса Уилсона, ближайшего помощника и верного «Горацио» премьера. Возможно, таким образом они пытались обелить премьер-министра, представляя его жертвой «мелкого клерка и интригана», но Невилл Чемберлен был человеком до крайности своевольным, как справедливо заметил Роберт Селф в его монографии, чтобы с такой легкостью поддаваться влиянию. Политика Чемберлена в отношении «умиротворения» диктаторов была его собственным, выработанным, выстраданным и практически единственно возможным вариантом.