Невилл Чемберлен

Отправив в отставку Идена, «хотя это стоило мне много крови»[395], Чемберлен не терял уверенности, что все еще можно исправить, чтобы гарантировать европейский мир и безопасность. В этом он, безусловно, видел свою миссию, в чем его часто обвинял тот же Иден, насмешливо утверждая, что премьер вбил себе в голову «особую миссию» (но в самом деле, разве не так следует поступать государственным людям). «Я не ожидаю, но надеюсь, что смогу прожить достаточно долго, чтобы оставить свой вклад (в развитии истории. — М. Д.) как премьер-министр»[396], — писал Чемберлен сестре, мучаясь от подагры. Во всяком случае, в своем новом министре иностранных дел он был уверен: Галифакс, в общем, разделял его мысли относительно диктаторов и не собирался противиться инициативам Чемберлена. К тому же он был освобожден от давления палаты общин, что для Идена стало решающей причиной его отставки: он не мог и не хотел отстаивать перед парламентом линию правительства, с которой был не согласен. От Галифакса этого не требовалось, от него пока вообще мало что требовалось, к его великому удовольствию. «Как только кто-либо начинает чувствовать, что он — мученик высокой цели, становится очень трудным избежать этого убеждения, имеющего мелодраматическую развязку»[397], — писал одержимый религиозностью католик лорд Галифакс в дневнике об отставке Идена, сам таким мучеником явно не собираясь быть и наблюдая, как на крест идут другие.

Одним таким мучеником был посол Гендерсон. 3 марта он наконец-то увиделся с Адольфом Гитлером и передал ему все то, что велел передать еще в конце января Чемберлен. Но Гитлер был уже поглощен предстоящим присоединением Австрии к рейху, поэтому тут же набрал обороты, произнес тираду о британской прессе, которая продолжала его поносить, к тому же добавил, что не потерпит вмешательства третьих лиц в дела Центральной Европы. Он вновь завел бесконечную страстную речь о том, как немцев притесняют в Австрии и Чехословакии, что правительство Шушнига поддерживает только 15 процентов австрийцев, иными словами, «окончательное решение» австрийского вопроса у него было уже подготовлено. Вопрос был в том, в какой форме все это возможно было осуществить.

9 марта 1938 года канцлер Австрии Шушниг объявил о проведении плебисцита, который был назначен на 13 марта. На границе с Австрией началось скопление немецких войск, которые так или иначе, независимо от результатов плебисцита, планировали войти в Вену. Посол Гендерсон в это время беседовал с фон Нейратом, бывшим министром иностранных дел, тогда как нынешний, фон Риббентроп, находился в Лондоне, заканчивая свои дела. В частности, он выслушивал «лекции, если не проповеди» от лорда Галифакса, который, видя сгущающиеся тучи над Австрией, читал их, балансируя «между горем и гневом»[398].

11 марта на Даунинг-стрит, 10, был организован прощальный завтрак для бывшего немецкого посла. Вот что спустя два дня, когда Гитлер уже въезжал в Вену, писал о нем премьер-министр своей сестре: «Это казалось достаточно ироничным, что спустя 20 минут после ланча, на котором мы искренне говорили с Риббентропом о лучшем понимании и взаимных вкладах в наш мир с Германией, я вошел в комнату и сразу получил телеграммы, касающиеся последовательных ультиматумов Шушнигу. Я должен был немедленно вызвать Риббентропа в свою комнату внизу, только отослав домой его жену. Там Галифакс говорил с ним наиболее серьезным образом и твердо просил его — прежде чем станет слишком поздно, — чтобы его руководитель (Гитлер. — М. Д.) придержал свои руки. Ни я, ни Г. (Галифакс. — М. Д.) не ожидали, что последует какой-либо результат; в этом году было много признаков, что процесс проглатывания Австрии начнется неизбежно, хотя мы и надеялись, что это могло бы быть достигнуто без насилия»[399]. 12 марта немецкие войска вошли в Вену, не дожидаясь никакого плебисцита. Гендерсон в личном разговоре с Герингом называл Германию «хулиганом», но сделать что-либо уже было невозможно.

Как совершенно справедливо заметил Ллойд Джордж еще в 1936 году, никогда англичане не станут умирать за Австрию. Все, что оставалось правительству Чемберлена, это решительно осудить сложившуюся ситуацию и обратить внимание на Чехословакию, которую могла ждать абсолютно такая же судьба. Только еще и с тем акцентом, что Прага была связана договором с Парижем, где на момент всех этих действий даже не было сформировано правительство, так как во Франции был очередной политический кризис, усугублявшийся к тому же абсолютным финансовым крахом.