Невилл Чемберлен

Между тем ситуация продолжала накаляться. Чтобы уговорить чехов пойти на какие-либо уступки Генлейну, и британцы, и французы усилили нажим на их представителей в Праге. В Лондоне появился сам Генлейн, побывавший в Форин Оффисе и оставивший впечатление искренности своих устремлений для судетских немцев даже у Черчилля и Ванситтарта. Бенеш начал колебаться и уже вроде бы был согласен пойти на требуемые условия, но тут ему стали поступать донесения о том, что на границе Чехословакии собираются немецкие войска. Об этом стало известно Гендерсону, который тут же информировал и свое правительство, и затребовал информацию у германских властей, которые, разумеется, его уверили, что все эти подозрения неправомерны. Посол даже поспешил направить телеграмму британским представителям в Праге с его данными, чтобы те удержали президента Бенеша от рискованных шагов, но удержать его не удалось. Бенеш объявил частичную мобилизацию, что стало, безусловно, первым залпом той дипломатической войны. Генлейн, с которым Бенеш до того вел переговоры, от любого их продолжения тут же отказался, пока ситуация не будет стабилизирована.

21 мая 1938 года положение в Центральной Европе стало столь угрожающим, что сэр Гендерсон недвусмысленно дал понять рейхсминистру фон Риббентропу: если Германия начнет всеобщую войну, Британия станет поддерживать Францию. Разговор имел весьма скандальный характер, посол и рейхсминистр друг друга и без того недолюбливали. Премьер-министр писал сестре: «Факт в том, что немцы, которые являются хулиганами по своей природе, слишком уверенно ощущают их силу и нашу слабость, и пока мы не так сильны, как они, мы всегда будем оставаться в этом состоянии хронического беспокойства. Тем более с такой оппозицией, пытающейся эксплуатировать ситуацию, чтобы дискредитировать правительство… <…> наша задача сохранения мира не является легкой и завидной участью. Но я благодарю Бога за надежного гладкого министра иностранных дел, который никогда не вызывает у меня никаких волнений, и возможно, мы сумеем избежать бедствия»[407].

Надежный и гладкий лорд Галифакс действительно не противоречил премьеру. Он направлял в Париж инструкции послу, чтобы тот разъяснил французам, что тешить себя иллюзиями относительно жесткости в Берлине не стоит, так как ни в коем случае нельзя допускать любого другого развития кризиса, кроме мирного его урегулирования. Он же беседовал с Масариком, чехословацким послом, о том, что автономия Судетской области и кантональная система будут малой ценой, которую придется заплатить его стране за общее сохранение мира в Европе. Но куда надежнее и глаже вел игру Жорж Бонне, который заявил сначала Галифаксу, а потом попросил передать и в Прагу, что если правительство президента Бенеша не возьмется за ум, то французская сторона может считать себя возможной освободиться от их обязательств, то есть, выражаясь простым языком, разорвать соглашение с Чехословакией.

Со стороны Бонне, конечно, это было очень сильным и дерзновенным ходом, но даже он не сподвиг президента Бенеша на какие-то реальные действия. К тому же Бонне был абсолютно уверен в том, что Польша не пропустит советские войска, чтобы те также согласно договоренностям поддержали Чехословакию. Этот клубок взаимосвязей превратил европейскую политику в настоящую «мексиканскую дуэль», где на мушке был каждый и все зависело лишь оттого, кто выстрелит первым, но мертвы в итоге оказались бы все.

Передышку ситуации дал Адольф Гитлер, заявивший 28 мая 1938 года, что 1 октября станет окончательной датой решения судетского кризиса. Лето обещало быть жарким. Премьер-министр писал сестре обо всех этих событиях следующее: «Я не могу сомневаться в своем умозаключении, что (1) немецкое правительство сделало все приготовления к перевороту (2) после получения наших предупреждений, в конце концов они решили, что риски слишком велики, (3) общее мнение, что произошедшее привело их к мысли о потере престижа и (4) они злы на нас. <…> Это, конечно, было неудачно, с моей точки зрения, что европейская пресса настаивала на том, чтобы короновать нас лавровыми венками; мы не стремились угрожать, а просто хотели сохранить мир, и мы приложили все усилия, чтобы приглушить энтузиазм прессы здесь и во Франции. Но инцидент показывает, насколько абсолютно ненадежно и нечестно немецкое правительство, и это показывает трудности в нашем умиротворении»[408]. Трудности действительно предстояли немалые, но отказываться от идеи сохранения мира в Европе Чемберлен не мог и не хотел.