Невилл Чемберлен

<…> Но все наши приготовления — не признаки грядущей войны, а просто проявления благоразумия и здравого смысла. Я просил бы вас помнить также о том, что все, что делается здесь для улучшения мер, способных предотвратить воздушный налет, делается во многих других странах. <…> Это должно заставить нас всех понять, что означала бы сегодня для наших родных и близких война, если бы она началась. Это должно усилить наше намерение избежать конфликта, если таковое будет возможным. И было бы настоящей ошибкой предполагать, что общественное мнение не имеет никакого эффекта даже в странах, которыми управляют диктаторы. Я руководствуюсь соображением, которое дает хорошие основания надеяться, что мы подготовим для всех нас более мудрое и счастливое будущее, если убедим людей улаживать их разногласия обсуждением, нежели идти на риск с ужасными последствиями, которые приносят войны. Это и есть цель, к которой правительство продвигается, и хотя прогресс медленный, и хотя у нас время от времени случаются неудачи, все же мы можем сказать, что сделали и успехи (Аплодисменты.)»[410].

Чемберлен не лукавил. Попытки историков обрисовать ситуацию так, будто он тянул время, чтобы подготовить Британию к войне, поэтому «унижался» перед диктаторами, не находят подтверждения в реальных и, к сожалению, утопических целях премьер-министра. Спустя 30 лет после всех этих событий его помощник и «злой гений» сэр Хорас Уилсон в интервью, которые он раздавал до крайности редко, скажет, что «целью нашей политики тогда было не допустить войны в целом, навсегда»[411]. Слишком велика была цена, которую должно было заплатить человечество за новую мировую войну. Невилл Чемберлен отдавал себе в этом отчет, и тем страшнее для него было принятое позже решение о ее начале. Но летом 1938 года он все еще оставался полон надежд и решимости сделать все, что только было возможно, чтобы подобного не допустить.

В течение июня и июля переговоры между правительством Бенеша и Конрадом Генлейном были возобновлены, но даже при всем давлении, какое оказывали на обе стороны британское и французское правительства, не говоря уже о германском, они так и не смогли прийти ни к какому решению. Неожиданно проблеск надежды возник с германской стороны: «Сообщение к нам прибыло через окольные и неофициальные каналы, Гитлер хотел бы знать, что мы скажем, если он пошлет одного из «руководителей» для неофициальных переговоров. Мы сделали осторожный, но дружественный ответ, и эмиссар приезжает завтра. Галифакс увидит его в понедельник»[412]. Эмиссаром был капитан Видеман, близкое доверенное лицо Гитлера, а одним из «руководителей», разумеется, должен был быть Герман Геринг, всегда заинтересованный в улучшении отношений между Британией и рейхом.

Переговоры прошли на Итон-сквер в доме Галифакса в середине июля. Видеман пересказал общие фразы о немецкой доброжелательности и мирных намерениях, но его визит имел небольшой эффект, да и способность лорда Галифакса к переговорам такого уровня не особо располагала к доверию. Зато в искаженной форме информация о том, что правительство Его Величества ведет тайные переговоры с эмиссаром Гитлера, появилась в прессе, к огромному негодованию всех участвующих сторон. А также тех, кто об этой миссии Видемана заранее информирован не был, в частности герра фон Риббентропа. Да и в британском министерстве иностранных дел многие чиновники думали, что их выключают из внешнеполитической деятельности.

Единственное, что представлялось премьер-министру возможным на тот момент, — это направить в Прагу своего представителя. Представителем этим стал лорд Рансимен (его старый коллега по Национальному правительству МакДональда), которому предстояло изучить сложившуюся ситуацию и выступить в качестве посредника между правительством Чехословакии и Генлейном. Но и эта инициатива оказалась безрезультатной. Рансимен прибыл в Прагу 3 августа 1938 года и должен был там пробыть полтора месяца. Сам же Чемберлен в это время подхватил какой-то вирус, не чувствовал ни запахов, ни вкусов («Ни поесть, ни покурить! Эх, чтоб меня, Бог ты мой!»[413]) и лежал с температурой на Даунинг-стрит («Одна вещь бесспорна: Галифакс был очень благодарен, что я на месте и он может консультироваться со мной лично»[414]), просматривая отчеты Рансимена, которые не сулили ничего хорошего. На уступки, какие были необходимы для преодоления возникшего кризиса, не хотели идти ни Генлейн, ни Бенеш. Рансимен составил им так называемый «4-й план», который основывался на программе Генлейна и который уже после прямого давления Гендерсона и Бонне чехи принять все-таки согласились, но лишь 5 сентября, когда было уже слишком поздно. В Нюрнберге начался традиционный партийный съезд, на котором Адольф Гитлер мог объявить о начале войны с Чехословакией из-за упрямства герра Бенеша.