Невинная для грешника

Я укладываю Олега в своей комнате, набрасываю покрывало, а он пьяный до такой степени, что ни на что, кроме глупых вопросов, не способен. Пара мгновений, и спальня наполняется вонью перегара и могучим храпом.

Сам я трезвый, что стекло, но не потому, что не выпил ни капли, а оттого, что слишком взвинчен, чтобы алкоголь смог до меня добраться.

Слишком быстро мой лучший друг накидался, а у меня остаётся ещё так много времени. Его нечем занять, кроме тягучих, словно кисель, мыслей. Мыслей, от которых меня рвёт на части.

Я иду в кинозал, нахожу оцифрованные альбомы с фотографиями – на них, шаг за шагом, история нашей небольшой семьи.

Молодые родители, которые на свадебных фотографиях ещё казались счастливыми. Или просто притворялись – возможно, уже тогда они умели отлично маскироваться, притворяться нормальными почти людьми.

Я не помню их такими. Всю мою жизнь они играли роль примерного семейства, таскались по приёмам, обрастали связями в бизнес-кругах, устраивали званые ужины, где решалась судьба миллионных капиталов и чьего-то будущего: компаний, сотрудников, наследников миллионов.

Все мы: я, Олег, Регина, Женька – разменная монета и товар. Выгодное вложение в своё будущее – сытое и спокойное. Товар, по сути, и от этой мысли меня по-настоящему воротит.

Щелчок пультом, и на экране появляюсь мелкий я. Пухлый, беззубый, в облаке белоснежных ажурных тряпок. Мать держит меня, словно я наследный принц какой-то, а за спиной, гордый и довольный собой, стоит отец в тёмном костюме. Его рука на её плече, а на пальце матери кольцо с огромным бриллиантом – подарок к моему рождению, символ любви, которой никогда не существовало.

Я смотрю на его лицо, пытаюсь понять, в какой момент он стал беспринципной сволочью. Когда это случилось? Или он всегда был таким, только я отказывался видеть?

Фотография за фотографией, кадр за кадром, перед глазами проносится детство, в котором было много нехорошего, но было ведь и счастье. Были друзья, радость, смех, попытки вырваться из-под контроля, бунты. Чего только не было, включая тайну, которую я храню с десяти лет.

Как бы я не презирал мать, как бы не таил на неё зло, не был разочарован, не смог предать её. Так и не рассказал никому о её бесконечных романах, которые она крутила под носом у отца то с его партнёром, то с охранником.

Тогда, в десять, когда вернулся из школы, я застал её с садовником. Я только потом понял, чем они занимались – в десять мир взрослых казался мне чем-то чужим, большим и неизведанным. А ещё я верил матери и любил её.

Сейчас тоже люблю, хотя разочарования во мне больше.

А ещё была девочка Лида. Она работала у нас прачкой, когда мне исполнилось двенадцать. Я не помню, как она у нас появилась, но был свидетелем её исчезновения.

Обычная девушка, пугливая и скромная. Она носилась по дому, опустив глаза, стараясь быть незаметной. Я тогда был слишком занят учёбой, спортом и бесконечными секциями, чтобы во всём этом хоть что-то понимать – тупо не хватало времени, но однажды Лида пропала. Уволилась, наверное, подумал я и продолжил жить своей слишком насыщенной жизнью: выезжал из дома в шесть, приезжал затемно, но судьба иногда подбрасывает ответы на вопросы – даже на те, которые ты не задавал.

Я заболел ангиной. Мать созвала лучших врачей, меня лечили усиленно, потому что через несколько дней у меня должна была состояться жутко важная олимпиада по английскому, и я не имел права её пропустить.

Так решила мать, которая, дай ей волю, отправила бы меня с температурой сорок на любое из бесконечных соревнований, лишь бы я взял проклятое первое место.

А я кайфовал, валяясь в кровати, пил чай, запивал его бесконечными лекарства и впервые в жизни мог смотреть телек до упора. Кайф.

По-моему, я захотел пить или просто лежать устал – не помню, но я выбрался из кровати, сменил мокрую от пота пижаму и попёрся вниз, на кухню, но так и не дошёл. Застрял на лестнице, прячась в тени, и слушал.

В холле рыдала Лида. Я не сразу понял, что это она – я и голоса-то её до этого кажется ни разу не слышал, но мать назвала её по имени…

Лида просила не увольнять её, плакала о младшем брате, которому нужно дорогое лечение, а кроме Лиды ему некому помочь. Мне казалось, мама сейчас всё поймёт, пожалеет и если не вернёт работу, то даст денег для ребёнка – у нас же их много, да?

Но мать лишь холодно заявила, что чужие больные дети – не то, что должно её волновать. Мол, если быдло рожает, не зная, на что кормить и лечить детей, это не её проблемы.

Я никогда не слышал, чтобы мать так с кем-то разговаривал, была настолько жестокой, но пришлось быстро понять, чего стоит женщина, которая меня родила.

Мать была невыносимо циничной в тот момент, не выбирала выражений и будто специально довела несчастную Лиду до нервного срыва, а и слушал, взмокший, словно температура моя шарахнула за сорок.

Мне было всего двенадцать, и мне пришлось убедиться: моя мать – монстр, которая способна раскатать катком любого, кто подвернётся под руку.