Невинная для Лютого

Лина стояла на пороге палаты и смотрела вперед. Она позвала меня шепотом, с тревогой, с глазами полными слез. Это шокировало, но следом в грудь вбились гвозди вины. Я чуть не задохнулся, вжал плечо до хруста в стену, а потом робко шагнул к девушке. Знал, что зарываю себя заживо, но больше не получалось обманывать себя, ее, других. Пора сбросить маски.

— Я здесь, — подставил руки, чтобы поймать. Знал, что еще чуток нагрузки, и мне носилки уже не помогут, но я не позволю ей упасть. Башка взрывалась, а мир шел пузырями. Не дам ей упасть. Ни за что. — Серому хуже стало. Я могу… тебе помочь? — протянул руку.

— Мне?! — она тяжело задышала, покраснела и прошипела разъярённой кошкой: — Да ты себе помочь не в силах! Лё… Лютый, мать твою, ты можешь хоть день полежать, или тебя к кровати цепями прикручивать надо?!

И испуганно прижала обе ладони к губам. Глаза Лины расширились, зрачки сузились, я услышал тихое икание.

— Идем, — сдержал слова, что рвались наружу, затолкал их поглубже, осторожно взял девушку за локоть и повел по коридору. — Пойдем, буду лежать, сколько скажешь. Только не нервничай.

Она вырвалась и хмуро буркнула:

— Кулак сжимаешь, палец внутрь. Если не обнимаю себя, прикасаешься.

Я нервно рассмеялся и покосился на врачей, что растворялись в коридоре со словами: «Жить будет. Организм, как у быка». Серый выкарабкается, мы еще спляшем на его свадьбе.

Я показал Ангелине жестом идти вперед, не стал ее трогать, но не удержался от укола:

— Если я буду сжимать кулак, другие точно поймут, что с нашими отношениями что-то не так, Ангел. Придумай другой знак, — я открыл ей дверь и пропустил ее в палату. Когда она проходила мимо, случайно зацепил ее волосы рукой. Локоны прошли по пальцам, защекотали, заволновали. Меня словно кипятком окатило. Голова напоминала жареный блин после травм, а хрен не слушал ее, оживал и каменел вопреки.

Чтобы не испугать Лину, только сейчас с удивлением понял, что не называю ее больше по фамилии, я прошел к своей кровати и лег под одеяло. Закрыл глаза и прислушался.

Зашуршали простыни, пикнул звуковой сигнал, Ангел проронила:

— Я увидела в руках одного из людей твоего друга, попросила… Вот… Слушай! — Снова раздался короткий тихий писк, и полился тихий мелодичный голос Лины: — Много лет спустя, перед самым расстрелом…

Слова складывались в предложения, которые стройными вагонами увлекали в мир Маркеса, окутывали сладкой дремотой, не давая размышлять о том, что Кирсанова нашла электронную книгу или планшет, чтобы почитать мне.

Мила никогда не читала. Ей было скучно. Особенно серьезные вещи, особенно размышлять, что в разрезе ста лет жизни бок о бок с родными и близкими мы все равно чувствуем себя одиноко. Она никогда этого не понимала и обсуждать такие темы не любила. Смеялась, переводила на что-то попроще, а я поддавался.

Лина читала дальше:

— Мир был таким первозданным, что многие вещи не имели названия и на них просто тыкали пальцем.

А я погружался в странное состояние нереальности. Вроде бы и не спал, но и телом не владел. Язык пристал к нёбу, а губы стянуло от детской немыслимой улыбки. Какой у нее ласковый голос. Как у мамы.

Я распахнул глаза от волны льда, что вбилась в грудь, а потом хрипло сказал, заставляя девушку замолчать:

— В языке жестов есть очень простой и понятный знак — «хочу». Давай его немного упростим? Если я кладу ладонь на плечо, — я показал на себе, — значит, собираюсь к тебе приблизиться и прикоснуться. Если ты готова, обмахиваешься рукой, будто веером. Легко, незаметно, — снова показал, как правильно, а Ангелина на миг опустила ресницы и повторила. — Если же нет, качаешь ладонь перед собой из стороны в сторону, — и еще одно движение. — Не нужны широкие взмахи, я пойму, даже если ты просто поднимешь или опустишь руку. Любую. Не сильно сложно?

Промолчал, что дома мы часто играли в такие жесты. Мама с папой немного знали язык глухонемых. Тетя рассказывала, что я в детстве был очень слабым ребенком, а после гриппа почти оглох. Тогда родители и выучили жесты, а позже мне стало лучше, но некоторые важные слова мы все равно использовали. Хочу, отказываюсь, да, нет, хорошо, плохо, прости, уходи, согласен, я против, люблю… Разные важные слова. После их гибели все это стерлось и забылось, а вот сейчас встало между мной и Ангелом, будто невидимая ширма.

Глава 49. Лютый

— Ты заебал кормить меня завтраками, Лютый! — плевался Чех в трубку. — Я дал тебе два месяца, они подходят к концу! Через три дня приеду и проверю, насколько хорошо вы играете. И дай только на миг усомниться, завалю Кирсанову на месте, вырежу твое отродье и скормлю собакам. И ты будешь на это смотреть! У меня все планы из-за тебя рухнули, размазня. Чему я тебя учил, сосунок? Чтобы ты потек от первой встречной самочки и сохранил ей жизнь, а потом еще влюбить ее в себя не смог?! Или ты только трахать силой умеешь? Сашка бы разочаровался в таком отце!