Невозвратные дали. Дневники путешествий

— Он бы мне сказал. Да мы везде вместе бываем. Я ввожу его в писательский мир, познакомила его с Евтушенкой…

— Он мне писал, я очень Вам благодарна… На выставке Волошина, да?

— Да, и Женя мне обещал помочь ему со стихами. Антокольский болеет, пойдет и к нему. Рассылаем подборки — в журналы. В нем приняла участие юристка «Известий», человек очень умный и добрый. Пойдем к Шагинян[143]…

— Да когда бы он успевал — в секту? — вставила Рита. — Он у бабушки каждый день!

— Я — я противник сект, — сказала я очень твердо. — Наши убеждения с Вами — различны. Я — член церкви, а церковь секты — преследует.

— Так мне можно — успокоиться? — И глаза матери, сперва сухие и гордые, глядели с добрым вопросом — в мои.

— Совершенно.

И когда грянул вопрос матери:

— Но где же он?

Я, сердясь на ее сына, взявшего с меня обещанье молчать о Таллине, с отвращеньем ответила, что, может быть, в Таллине, мы туда с ним собирались. Он, наверное, работает, еле дождавшись машинки…

— Ведь он от Вас получил письмо, что Вы больше его не субсидируете, чтобы он жил как хочет… А мне его поручила Волошина, есть у него и другие друзья — в общем, мы его не бросили. Вы разрешите мне прочесть Вам мое предисловие к его книжке?[144]

Мы расстались — друзьями. Мать меня благодарила за сына. (Я же очень ее жалела: если мне не легко, как же — ей…)

От Валерика телеграмма: «Приезжаю восьмого девять утра поезд 34 вагон 3 = Валерий =».

Еду встречать. Вчера Анна Петровна была опять у меня, говорили долго, дружески. Это совсем не тот человек, которого — грубо описал Валерик: она хочет его самостоятельности, нормального заработка, он отовсюду уходил эти годы — и она помогает ему без конца… Он не прощает ей, что она настояла, чтобы он кончал Суворовское, куда захотел — сам…

Соскучилась ли я по Валерику — за неделю? Да. Но у меня было столько работы, разговоры с его женой, с мамой… Я очень устала, а он — отдохнул и соскучился. Он бросается ко мне, обнимает. Я хочу сообщить, что приехала его мама, что я принуждена — обещала! скрывать где он, что мне всё это очень тяжко — он прерывает. Сияя: «Дайте мне раньше — порадоваться! А затем…» Но я в тревоге: ложь, ложь, на мне виснущая, не дает покоя. Скорее, я ее с себя… Ходим по вокзалу, толчемся. Наконец, едем. Едем ко мне. Он дарит мне книжку Кольцова[145]. На ней — надпись: «Лучшему человеку!»

Едем к Жене. И там — в день, когда мы вздохнули, происходит неожиданное[146].