Невозвратный билет

Я смотрела на связанные соседкой шерстяные носки из шерсти барана Бяшки, которого знала лично и помогала вычесывать шерсть после стрижки, и красивую телогрейку с вышитыми узорами, подаренную мне на день рождения. Положила в чемодан свитер, модный, с горлом, который мама «достала через десятые руки», как она мне объяснила, и который я терпеть не могла – свитер кололся, и я все время чесалась. Рейтузы, в которых ходила гулять. И шаль, кружевную, белую. Бабушка мне ее купила для выступления – я танцевала в местном ансамбле национальных танцев и солировала лишь в одном – русском народном. Бабушка мною очень гордилась и подарила эту шаль – белую, невероятно красивую, вологодского тонкого кружева.

Мы летели на самолете. В московском аэропорту все сверкало огнями. Казалось, мы отправляемся в сказку. Мама, видимо, от нервов, вдруг решила как-то меня приободрить:

– Помнишь, фильм «Морозко»? Вот мы почти туда и летим. Не совсем туда, конечно, но там тоже морозы, снег, елки… наверное… или другие деревья…

– Чтобы замерзнуть насмерть? – уточнила я, поскольку мама и нежность в голосе плюс сентиментальность явно не предвещали ничего хорошего.

– Почему замерзнуть? Там тоже люди живут. Нас должны встретить. – Кажется, мама убеждала саму себя.

Сейчас я ее понимаю. Она летела не пойми куда, не пойми зачем, то есть зачем понятно – заработать денег, но все равно не пойми куда, – и тащила за собой ребенка. Ребенок при этом отчаянно страдал, тихонько плакал и хотел только одного – вернуться к бабушке.

– А там очень холодно? – спросила я.

– Ну минус двадцать, тридцать бывает, – ответила мама.

Когда в бабушкином селе случались жуткие морозы, это означало минус пять градусов, печи топились углем, а не дровами, чтобы подольше хранили тепло. Детей заматывали в шали, упаковывали в штаны и телогрейки. Под школьный фартук на форменное платье обязательно нужно было надевать шерстяную кофту, а уже сверху – фартук. Снять даже в школе теплые штаны – не приведи господь. Учительница упадет в обморок при мысли, что ребенок, особенно девочка, будет сидеть только в колготках, шерстяных носках и шерстяных же подштанниках, которые надевались под штаны. Шапкам бабушка не доверяла категорически. Как и все женщины в селе, девочки носили платки. Точнее, два. Один тонкий, из обычной хлопчатобумажной ткани, нижний. А уже сверху повязывался теплый, шерстяной, естественно. В школе разрешалось снять верхний платок, но ни в коем случае не нижний. Не дай бог вспотеем, бегая на перемене, и застудимся с мокрой-то головой. Наша учительница Светлана Эдуардовна считала, что, если снять платок, точно будет менингит. «Вы что, дурочками хотите стать? Кто вас тогда замуж возьмет? Замуж выйти хорошо тоже нужно мозги иметь. Вот замуж выйдете, потом ходите без платков, сколько захотите. В браке мозги не нужны. Лучше немножко дурочкой быть».

Мы, конечно, не очень понимали, как связаны мозги с замужеством, но не хотели расстраивать Светлану Эдуардовну. Она хваталась за сердце каждый раз, когда видела платок, спущенный ниже затылка. На ее уроках мы сидели так, чтобы платок прикрывал даже лоб.

Вот только сейчас вспомнила. Как я могла забыть? Ночные платки тоже были. Лежали вместе с ночнушками – зимними и летними отдельно, естественно. Летние – легкие, а зимние непременно байковые. С длинными рукавами, в пол, и под самое горло. Платки тоже были разными. Летом тонкие, батистовые, а зимой – байковые. Голову зимой мыли вечером, для чего особенно жарко топилась печка на зимней кухне. Мыть голову мы все терпеть не могли.

– Пойдешь сегодня гулять? – спрашивали подруги.

– Нет, сегодня мне голову будут мыть, – отвечала страдалица.

Голову девочки сами не мыли, только с помощью мам, бабушек, старших сестер, тетушек. Самим никак не справиться. Сначала намылить мылом – если летом, то дустовым, на всякий случай, чтобы вши не завелись. Запах такой, что глаза слезятся. Но быстро привыкаешь – у всех волосы пахли дустом. Запах стойкий, долго не смывается. Если зимой, то детским мылом. В шампунь никто не верил. Намылить голову, смыть. Намылить второй раз и снова смыть. После этого лежать головой вниз в тазике с разведенной смесью – закваска, что шла на сыр, вбитые в нее яйца, немного уксуса. После этого опять нужно лежать в тазу – в отваре ромашки или крапивы. Раз в две недели крапиву и ромашку в виде каши втирали в голову и велели ходить час или два. Потом промывали в пяти водах и снова ополаскивали отваром. А потом наступал период расчесывания. Каждую прядь расчесывали сначала крупной расческой, потом мелкой. По нескольку раз. Считалось, что чем больше раз проведешь расческой, тем гуще станут волосы. На стадии расчесывания у всех сдавали нервы. Особенно у меня.

Бабушка приглашала маму моей лучше подружки Фатимки, чтобы она помыла мне голову и расчесала. Чтобы я страдала не одна, Фатимке тоже мыли голову в эти же дни. Мы стонали, отползали, рыдали, норовили опрокинуть тазик с ромашкой. Обещали больше не делать заколки из репейника, застрявшего в волосах, и самостоятельно расчесываться каждое утро.