Незабываемые дни

— Почему я должен так говорить? Это действительно сигнализация, и, я сказал бы, довольно хитрая.

— Я спра-шива-а-ю у вас, кто это сделал, по чьему приказу? Кто должен отвечать за всю эту бандитскую работу?

— Господин комиссар, вы задаете сразу столько вопросов, хотя хорошо знаете, что я не могу ответить ни на один из них.

— Как это понимать?

— Очень просто. Вам следует обратиться к господину Штрипке, он шеф депо, он отвечает за все. в том числе и за электросигнализацию. Я, насколько вам известно, только начальник паровозных бригад.

— Я не настолько наивный человек, чтобы верить вашему слову. Вы давно являетесь в депо полноправным начальником. Я знаю это.

— Вы это знаете, однако я, как вы также знаете, сижу теперь здесь, а не в депо.

— Да, сидите, вас подвели семафорные фонари, И если вы отказываетесь от них, то вы не можете отказаться вот от этой штуки…

И уставший Кох вытащил из ящика стола фуражку. Это была фуражка инженера-железнодорожника, немного смятая, немного запыленная.

— Я обязан только поблагодарить вас, что вы нашли ее. Я половину утра искал ее на путях и не нашел. Это моя фуражка.

Кох смотрел на инженера и хлопал глазами.

Зазвонил телефон. Кох машинально взял трубку.

Инженер не слыхал, о чем говорили Коху по телефону. Но по жестам комиссара гестапо, по его коротким ответам, по румянцу, который разлился по лицу Коха, чувствовалось, что разговор был не из приятных.

Звонил Вейс.

Осведомившись о здоровье уважаемого комиссара гестапо, он советовался, как лучше начать восстановление станции и какие возможности имеются у господина Коха оказать помощь рабочей силой для расчистки станционных путей от завалов после налета. Кох распоряжался тюрьмой и лагерем, он может помочь коменданту. Вейс как бы между прочим поинтересовался судьбой инженера и очень удивился, узнав, что он крупный преступник.

— Ай, ай, какой он хитрый, однако, человек! Столько ему доверяют, а он так подводит начальство. Надеюсь, вы примерно накажете его.

И здесь же, между прочим:

— А знаете, один генерал очень интересуется его особой. Говорит, что этот инженер спас ему жизнь, отвел в бомбоубежище и провел там с ним всю ночь.

— А фуражка? — машинально выпалил Ганс Кох и, в той мере, в какой это было возможно в присутствии инженера, рассказал о фуражке, как нашли ее, какой серьезной уликой является она: инженер ходил по путям, не иначе — сигналил.

— Да, да, господин комиссар, генерал говорит, что инженер нашел его на путях в начале бомбежки и спас от смерти.

— А фуражка…

— Хорошо, что вы вспомнили о фуражке. Кстати, мне принесли сегодня вашу фуражку, которую вы потеряли вчера в поле за станцией. Я перешлю ее.

Тут Ганс Кох покраснел так, что даже ушам стало горячо. Путаясь, кое-как закончил разговор. Сел. Глянул на инженера. Тот спокойно сидел, расправлял свою фуражку, сдувая с нее пыль.

Кох нерешительно спросил:

— Какого генерала водили вы в бомбоубежище?

— Я не знаю, кто он. Как только началась бомбежка, он совсем растерялся. К тому же, видно, ушиб ногу, идти не мог. Лежал совсем беспомощный. Моим долгом было дать ему приют.

— И вы просидели с ним всю ночь в бомбоубежище? — недоверчиво спросил Кох, избегая смотреть в глаза инженеру.

— А что мне было делать?

На минуту воцарилась тишина. Кох думал, как найти удобный выход из не совсем приятного положения. Не оставаться же ему в роли явного дурака, который, по всему видно, ошибся. Молчал инженер.

— Почему вы не сказали мне о том, что были в бомбоубежище?

— Я отвечал вам на ваши вопросы. О бомбоубежище вы у меня не спрашивали.

— Но вы должны были оправдываться. Вам были предъявлены серьезные обвинения.

— Видите, я считаю ниже человеческого достоинства оправдываться в том, в чем я не виноват. Подобные обвинения мне кажутся просто смешными, не заслуживающими никакого внимания…

— Однако вы могли пострадать в результате этих обвинений.

— Я надеялся, что вы способны разобраться, кто прав, кто виноват.

— Конечно, это так…— совсем уже растерянно проговорил Кох.— И как видите, мы наконец разобрались.— Помолчал с минуту, спохватился: — Мне хочется сказать вам… о том, что вам пришлось увидеть здесь, ну… о ваших личных неприятностях я прошу вас забыть и не вспоминать. Сами понимаете, что говорить о них где-нибудь не стоит. А теперь… минуточку…

Кох приказал немного убрать в своем кабинете. На столе появилось вино, кое-какая закуска. Видно, Кох не отказывал себе в удовольствии хорошо поесть. Лицо его оживилось и щеки расцвели румянцем, когда он взглянул на полные тарелки.