Незабываемые дни

— А разве они меня вывели в люди? Я сам. Своим умом, своей ловкостью, своей выдумкой. Как известно вам, жизнь моя нынешняя — дай бог каждому. И уважение есть, и почет. Боятся… Однако, как говорится в святом писании: во грехах роди мя мать моя… Живу, стараюсь, а старания моего не замечают. Хотят, чтобы я все мог… Но я не бог, нет у меня таких сил, чтобы я сразу мог сделать все, что прикажут. Вот, подай им партизанского командира! Угу! Он только и ждет, чтоб я пошел и взял его. Так его и возьмешь! Правда, мы его немного перехитрили, весь выводок забрали, теперь наших рук и сам не минет.

– О каком выводке вы говорите?

— Да о детях его. Он думает, что спрятался где-то в лесу, так мы его и не достанем.

— Вы действительно хитрый, Орест Адамович. Но теперь забота у вас: еще выкрадут детей из полиции.

— А зачем нам держать их здесь? Если бы они знали, где находятся дети, могли бы произойти разные неприятности. А мы их подальше отослали, в соседний район. Гарнизон там сильный, да никто и не знает, что они там, ну… дети эти самые.

— Хлопотливая, однако, у вас служба, неспокойная.

— И не говорите! Дыхнуть некогда. С хорошим человеком словом перекинуться и то некогда. Вот разве только с вами отведу иногда душу, вы человека понимаете, сочувствуете ему. Так я вот с просьбой к вам, с небольшой: выпадет подходящий случай, так вы им, начальнику нашему, намекните, что просить их хотел, благодетеля нашего, чтоб они осчастливили меня в день моего ангела, да побоялся.

— Когда вы думаете справлять свой праздник?

— В воскресенье.

— А где?

— Да в моем доме, который пожаловали мне, спасибо им, наши хозяева. Это хоть на окраине, но живу там, слава богу, спокойно. Склады немецкие поблизости, так рядом со мной охрана ихняя живет, заодно и меня охраняет от всякой напасти. И живу как у Христа за пазухой.

16

Заслонов и Хорошев пришли на работу под вечер. На станции и возле депо суетились немцы. Мобилизованные в ближайших деревнях крестьяне расчищали пути от железного лома. Несколько немецких бригад, приехавших со специальными аварийными поездами из Минска, спешно ремонтировали основные пути.

В депо Заслонов застал Вейса вместе с несколькими немецкими железнодорожниками. Комендант отрекомендовал им инженера.

— Вас, господин инженер, мы назначаем временно исполнять обязанности шефа депо. Получен специальный приказ из департамента. Прошу вас лично: возьмитесь за дело со всей свойственной вам энергией.

— Постараюсь, господин комендант, поскольку это в моих силах.

— Чудесно! Сил у вас хватает, это нам известно.

Зазвонил телефон. Кох приказывал выяснить обстоятельства исчезновения двух полицейских в депо, которых, по его мнению, убили рабочие.

— Слушаю вас, господин Кох.

— Какой вы, однако, недогадливый. Разве можно при людях называть меня, ведь это сразу может вас рассекретить.

— Прошу извинения. С непривычки.

Вейс, услыхав фамилию Коха, поморщился. Но подумал, что делу это не мешает, да и человек, связанный с определенным учреждением, становится более надежным.

Когда разошлись немцы, в контору вошел Чичин. Он постарел за эти дни, ссутулился. Устало смотрели запавшие глаза, и все его лицо изменилось, сделалось более холодным, суровым. Эту суровость подчеркивали поседевшие виски, новые морщины под глазами.

Он медленно подошел к Заслонову, обнял его.

— Вот и хорошо, что ты опять с нами, Константин Сергеевич! У нас будто гора с плеч свалилась. Хватило нам заботы! Мирон Иванович всех своих людей на ноги поставил, в случае чего, на выручку тебе. А у нас радость, такая радость, что люди готовы свет перевернуть.

— Зачем весь свет? — тихо спросил Заслонов, пожимая шершавую ладонь Чичина.

— А чтобы немцев к дьяволу сбросить. Наши бьют их под Москвой, гонят!

— Постой, постой, что ты говоришь?

— Солнечногорск, Истра освобождены. Еще десятки разных городов.

— Откуда ты взял это?

— Не я взял, родной мой. Красная Армия берет. На вот читай, последняя сводка Информбюро.

Заслонов выхватил из рук Чичина кусочек бумаги, подбежал к окну, впился глазами в серые строчки карандашной записи. И чем дальше читал, тем сильней колотилось сердце. Руки дрожали. И, держа высоко над головой листок из школьной тетради — под лампой синели, дрожали косые ученические линейки,—Заслонов взволнованно заговорил:

— Да ты знаешь, что это значит?! Ты чувствуешь, что это начало… о чем мечтали мы, ждали ежедневно и еженощно? Да тут же…— И он так ударил кулаком по столу, что перевернулась бронзовая чернильница и с хрустом посыпались на пол ледышки с подоконников.

И, горячо расцеловавшись с Чичиным, он с такой силой сжал его в объятиях, что тот, едва устояв на ногах, взмолился:

— Тише, тише, Константин Сергеевич! Еще какой черт подслушает.

— Что тише? Мы им теперь такого грома наделаем, что они оглохнут, гады, ослепнут!

И уже спокойно, почти шепотом:

— Надо побыстрей размножить это.

— Сделано, Константин Сергеевич.

— Тогда хвалю. Хвалю, брат, хвалю! — и еще раз пожал обе. руки. Внимательно вгляделся в лицо Чичина, помрачнел.— Что-то неладное с глазами у тебя? Нездоровится тебе, что ли? Не вижу огня в глазах.