Незабываемые дни

Среди трупов не нашли тех, кого искали. От пленных полицаев узнали, что еще вчера из города приезжал кто-то из гестапо и после его приезда детей Мирона и его мать вывели вечером из подвала, расстреляли на кладбище и там похоронили. Комендант подтвердил слова полицаев.

Партизаны слушали показания, и лица их каменели, сухими, колючими становились глаза. Приговор врагам был короткий: кровь за кровь!

Небо на востоке уже бледнело. Разбуженное местечко гудело как улей. Блещик послал хлопцев за крестьянами ближайших деревень. Разбирали зерно со складов. Раздавали коров. От местечка потянулись груженые подводы. Маслобойню, стоявшую немного в стороне от местечка, подожгли. Раздавали освобожденным военнопленным кое-какую одежду, найденную в комендатуре и на совхозном складе.

И хотя вся операция прошла успешно, почти без потерь, если не считать нескольких раненых, возвращались невеселые. Красные отблески зарева освещали угрюмые, печальные лица. Не было обычного оживления, душевного подъема, веселой переклички, острых шуток, сопровождавших каждую удачно проведенную операцию.

Когда отряд вернулся в лагерь, Мирона Ивановича еще не было, он был где-то на селе.

18

Приятно приносить людям добрые вести и наблюдать, как в страдальческих глазах начинают разгораться едва заметные вначале огоньки надежды, радости. Люди сбрасывают с плеч тяжелое бремя неприглядной повседневности. Слышится живое слово. Вот кто-то о чем-то спрашивает. Раздается веселый выкрик. Несмелый смешок врывается в сдержанную тишину. Каждый хочет высказать свою мысль, свое замечание, предложение. И уже идет по хате веселый гомон, гудят радостные голоса, одна за другой возникают удачные мысли: как им допечь, ловчей да покрепче, чтобы знали гады, что никто, никто не простит им издевательств, унижений, что придет время расплаты.

— Так сколько там полегло под Москвой? — еще и еще переспрашивают, чтобы услышать о самом главном, о результатах победы.

Узнав о тысячах и тысячах убитых фашистов, все в хате оживляются.

— Так им и нужно! Знали, куда пошли. Будет им еще не то!

— Будет! — И, улучив минуту, Мирон рассказывает: — А вы помните, как похвалялись фашисты? С одного маху думали дойти до самого Урала.

— А как же! — перебивает его пожилой крестьянин.— Ты уж прости меня, Мирон Иванович, что я немного помешаю тебе. Еще на той неделе, когда у нас стояли эсэсы, ихний офицер все доказывал нам, что России уже нет, что все войско наше разбито и в Москве никого не осталось. Вот брехал!

— Вот видите, вы сами слыхали эту похвальбу. А вышло не по-ихнему.

И доклад уже превращается в живой разговор. Люди задают вопросы, советуются, как лучше сохранить добро, скотину, как уберечь молодежь от мобилизации.

В разговор вмешивается Силивон:

— Что значит уберечь? Не ее беречь, а она должна нас беречь. Может, какой-нибудь молодой думает, что я воевать за него буду, а он на печке будет лежать? Хотел бы я посмотреть на такого, дайте мне его сюда!

Кое-кто из молодых покраснел. Послышался обиженный голос:

— И зачем вы, дядька Силивон, зря упрекаете нас, мы идем в партизаны.

— Когда это вы пойдете?

— Ну, вот вместе с вами и пойдем.

— И за то спасибо, как-никак веселей мне, старику, будет с такими бывалыми вояками.

Хлопцы комкают шапки, виновато смотрят друг на друга. Какая-то женщина смеется:

— Дай им, дай им, дед, жару, а то они думают, что мы, молодицы, вместо них воевать будем, а они на печке бока пролеживать.

— Да бросьте вы, тетка, напрасно пристаете! — не выдерживает кто-то из хлопцев.

— Почему напрасно? У людей молодежь как молодежь, а у нас попрятались по углам, немецкого духу боятся.

— Кто боится? А чьи сожженные машины лежат в лесу? Кто их жег? Кто мосты на большаке уничтожил? Кто телефонные столбы спилил? Кто немецкое сено сжег? Разве это само делается?

— Хвастаетесь! Ведь это партизаны сделали, а не вы…— не сдается тетка.

— Язык у вас, тетка, острый! Его бы на немца пустить вместо пулемета… три дивизии бы положила…— наступает хлопец.

— И положила бы! Не ждать же, пока вы храбрости наберетесь.

Уже вся хата смеется. Смеются и старые и молодые. Смеются хорошей шутке, меткому слову. Хорошо, если смеются!

Мирон прислушивается, и в его прокуренных усах прячется теплая улыбка.

Вот смех улегся, он снова начал говорить. Напомнил о жертвах войны. Не заметил, как с улицы кто-то еще вошел в хату. Только услыхал настороженный шепот, горячее дыхание, да несколько слов прозвучали в тишине. Не понять их: «Нет, нет… не может быть этого…» А люди не сводили с него глаз, жадно ловили каждое слово.

И когда сказал: «Разве мы забудем своих людей, погибших за нас, за Родину?» — одна из женщин, вначале тихо, потом громче заголосила, запричитала:

— А, браточка ты наш родненький, а не придут они больше к тебе, а не увидишь ты их больше!

Губы девушек, женщин болезненно задергались. Лица мужчин потемнели.

— Убили их гады, убили!…

Мирон глядел на всех, ничего не понимая. А в сердце входила холодная немая тревога.

— Кого убили?

— Деток твоих фашисты загубили…