Незабываемые дни

И до его сознания дошел наконец смысл присылки книги. Его, Ганса Коха, как и тысячи других гансов, приучали к крови, им прививали жажду крови, чужой крови. Конечно, они, гансы, имели кое-какие успехи, и немалые, и без учебы у Чингисхана. Но тем не менее это было символическое напоминание о долге, о службе. Наконец, просто интересно узнать, как делались такие дела когда-то, в старину, в давно забытые времена. Несомненно, кое-что устарело в Чингисхане. Разве можно, например, переломать теперь хребты всем врагам, как ломали когда-то монголы своим пленным? Завоеватель мира приказывал своим подчиненным сгонять со своих лиц улыбку на чужой земле. Может, и правильно он делал, но все это сильно устарело для нашего времени.

Фюрер любит улыбаться, особенно перед детьми. Вот его фото в газетах, журналах, на почтовых открытках, в художественных альбомах. Улыбки, улыбки, улыбки.

Ганс перелистывает очередные инструкции, приказы. Они далеки от улыбок. Они не для газет, не для журналов и альбомов.

«… Имея в виду жестокие бои, происходящие на фронте, приказываю позаботиться о донорах для офицерского корпуса армии. В качестве доноров можно брать и детей, как наиболее здоровый элемент населения. Чтобы не вызывать особых эксцессов, широко использовать беспризорных детей и воспитанников детских домов.

… Как выяснилось, некоторые зондерфюреры проявили исключительную беззаботность и бесхозяйственность при проведении экзекуций, нарушив правила о подробном осмотре подлежащих экзекуции для учета ценных зубных протезов. Приказываю в дальнейшем: лиц, имеющих такие протезы или коронки, выделять в отдельные группы и экзекуцию над ними проводить отдельно, чтобы облегчить работу по учету и сбору ценностей…

… Организовать сбор и аккуратное хранение одежды всех подлежащих экзекуции.

При наказании партизан, саботажников и особенно руководителей-коммунистов и их семей экзекуции подвергать всех детей, независимо от их возраста…

… Всех неработоспособных и ослабевших из рабочих лагерей, независимо от их политических взглядов, направлять специальными командами в местные СД, которые имеют на этот счет надлежащие указания…

… С инфекционными больными, а также с психическими больными и с иждивенцами инвалидных домов поступать так же, как с неработоспособными и ослабевшими из рабочих лагерей…»

Язык приказов, инструкций сухой, точный. Тут никакой романтики, никакой улыбки. Убивать так убивать. Дело простое и ясное. Но Ганс Кох не против того, чтобы прикрыть улыбкой свои подлинные намерения, чтобы чуточку порисоваться перед этими людьми, скрыть от них свои тайные мысли, планы. И не только перед этими людьми. Ему не совсем нравились и некоторые господа офицеры немецкой армии. Вейс был, по его мнению, недалекий человек, самодовольный, самонадеянный, избалованный сравнительно независимым положением своей богатой семьи, своими связями с некоторыми аристократическими фамилиями.

Он, господин Вейс, еще не избавился от некоторых своих обычаев и традиций. Вообразил себя влюбленным в молоденькую девушку и ходит теперь вокруг нее, как древний рыцарь, вернее, как индюк весной. А во всем остальном положился на начальника полиции, простого, грубого мужика. Начальник полиции, конечно, беспощаден, но у него лакейский ум, без блеска, без выдумки, без нужной инициативы. А Вера действительно красивая, есть чем увлечься, есть о чем вздыхать.

Конечно, и Любка не последняя из девушек. Кипучее существо, ни одной минуты не может посидеть спокойно на стуле, всегда носится по комнате, бурливая, суетливая, неугомонная. Ну прямо сумасшедшее солнце в юбке. Это солнце попытался приручить Ганс Кох. Он решился даже сказать ей, что будет очень хорошо, если она узнает, кто и где печатает газету, доставившую ему столько хлопот.

Но какие глаза сделала в ответ дурашливая девчонка, как заговорила с ним, с Гансом Кохом, командиром жандармского взвода!

— Вы не должны забывать, с кем говорите! Наши девушки не бывают предательницами!

Она механически повторяла чьи-то слова, У нее никогда не было своих мыслей.

— Нет, нет, мой милый Ганс! Если бы я даже знала, кто и что делает там, я не смогла бы предать их. Это нельзя. Понимаете? Нельзя. Тот, кто предает,— последний человек.

— Ого! — удивился Ганс— А я прикажу вас расстрелять, если вы не скажете об этих людях.

— Расстрелять? — Любка рассмеялась так, что Гансу стало неловко.

А она говорила уже спокойно, уверенно, с детской доверчивостью заглядывая ему в глаза: .

— Ты всегда думай перед тем, как сказать. Не обижай своей Любки, которая любит тебя. А вообще, я ничего не знаю о том, о чем ты говоришь. И не хочу знать!

Она говорила правду. И он верил ей, зная, что эта вертушка, как он называл ее, больше всего на свете интересовалась модными платьями, новыми пластинками, новыми прическами и духами.

Ганс вспомнил, что вместе с назначением он получил и специальную директиву: главное — железнодорожный узел. Это особенно важно для фронта, для империи.