Незакрытых дел – нет

И снова началась игра в кошки-мышки. Игра эта им обоим очень нравилась. Как два соперника, они заняли свои позиции на поле и теперь внимательно следили друг за другом. За многие годы г-жа Папаи довела до совершенства умение изображать искренность. Старшему лейтенанту Доре иной раз приходилось задавать жутко бестактные вопросы, на которые г-жа Папаи в принципе не обязана была отвечать. В таких случаях старший лейтенанту приходилось быть начеку, следить за тем, какую технику ускользания задействует член агентурной сети. Г-жа Папаи сразу же раскрывала свои карты, выбирая игру под названием «полная откровенность»; по крайней мере складывалось впечатление, что таков ее выбор – откровенничать с Дорой, как на исповеди[81]. Дора, напротив, оставался настороже, ведь никогда нельзя было знать наверняка, услышал ли он всю правду. Никогда еще он не имел дела с еврейкой. Если ее в семье держат за дурочку, думал старший лейтенант Дора, то у г-жи Папаи, наверное, и вправду особо утонченная семья. «Я-то была дурочка и красавица», – выпалила однажды г-жа Папаи. Иной раз она произносила подобные фразы, и в эти моменты старший лейтенант Дора смотрел в оба, чтобы не угодить в расставленные перед ним силки. В конце концов, он прекрасно понимал, что в идеале отношение офицера-оперативника к члену агентурной сети должно быть в своем роде отеческим, основанным на взаимном доверии и понимании. Он задает общие нормы поведения, методы и приемы, связанные с выполнением заданий, и одновременно таким образом оказывает влияние на ум, чувства и волю сетевого агента. Так его учили в школе, и он с успехом применял это на практике. Что же до красоты г-жи Папаи, то она и сейчас еще была привлекательной – даже, если хотела, производила впечатление женщины по-настоящему красивой и приятной во всех отношениях. Несколько лет назад ее вполне могли использовать в качестве ласточки (это еще называют «медовой ловушкой») в пикантной операции; в связи с израильским полковником, с которым у г-жи Папаи, как считалось, в юности были интимные отношения, заходила речь и об этой возможности, ибо ни одно направление удара нельзя сбрасывать со счетов, в Центре это считалось базовой аксиомой: в секретных службах из отвергнутых и казавшихся бесполезными идей не раз вырастали самые что ни на есть плодотворные планы. Но потом на совещании офицеров-оперативников от этой идеи отказались – в том числе из-за больших расходов, которые она повлечет. Не говоря уже о том, что они не смогли однозначно установить, насколько г-жа Папаи вообще склонна к половым связям. Проштудировав предыдущие материалы по г-же Папаи, старший лейтенант пришел к убеждению, что она отнюдь не так наивна, как себя подает. В политических вопросах она была непреклонна и этого никогда не скрывала, но когда товарищи, да и сам Дора, просили ее хотя бы чуть-чуть покривить душой, ведь от нее этого ожидали как от штатного носителя тайны в качестве профессионального минимума, она отказывалась самым решительным образом, со слезами на глазах. Впрочем, когда ей поясняли суть более широких международных и венгерских взаимосвязей, она, казалось, сразу же их понимала и – по крайней мере на время – отступала от своих правил, до этого момента имевших бескомпромиссный характер. Но переживала отступление как поражение. Искренность и непреклонное, почти фанатичное отстаивание своих позиций для сетевого агента несомненная слабость[82], и это сильно снижало ее оперативную ценность.

– Да, можно и так сказать. Это называется большой любовью.

Дора расплылся в улыбке, которую г-жа Папаи поняла превратно. А Доре внезапно пришло на ум определение любви, согласно которому она была не чем иным, как «эмоционально окрашенной тягой к совместности» – ни больше ни меньше; когда на выпускном экзамене профессор, читавший у них разведдеятельность, с серьезным видом спросил его об этом, он не смог договорить, потому что его разобрал смех. По счастью, экзаменатор тоже был не лишен чувства юмора, и Дора получил «отлично». Г-жа Папаи, превратно истолковав улыбку на лице старшего лейтенанта, добавила, как будто оправдываясь:

– Моему брату было почти шестьдесят, а ей всего двадцать шесть, брат хоть и был тот еще донжуан, на этот раз влюбился, все это происходило в кибуце, огромная всепоражающая страсть, с первого взгляда, этого не заметил только тот, кто не хотел замечать. Брат прямо на второй день выбрал ее для себя из всех митнадвим, а через полтора года был уже мертвый.

– Из кого?

– Из добровольцев. Жена у него была женщина холодная. В больнице не могла даже обезболивающую свечку своему мужу поставить. Я должна была засовывать все эти свечки в задницу своему дорогому брату. У него были жуткие боли. Рак кишечника.

Г-жа Папаи произнесла «жуткие боли», словно бы лелея эту боль, и у Доры возникло ощущение, будто она и себе желает подобного. Впрочем, будучи опытной медсестрой, окончившей американский университет в Бейруте, обо всем, что относится к телу, она умела говорить с поразительной объективностью.