Незавершенная революция

Российский либерализм был привязан к имперской абсолютистской, совершенно не либеральной по своей сути форме, включая ее психозы вроде панславизма и германофобии. Тот же Павел Милюков, например, поддержал вступление России в войну, несмотря на то, что она явно отбрасывала Россию с пути либеральных реформ. Разделяя с черносотенцами их внешнеполитическую повестку, либералы, однако, расходились с ними в повестке внутриполитической. Если первые были последовательны в своем «национальном» идиотизме, желая в условиях современного государства держать от 30 % до половины нерусского населения страны, компактно живущих, что важно, на своих территориях, на положении граждан второго сорта или вовсе неграждан, то либералы в этом вопросе были непоследовательны. С одной стороны, они выступали против поражения в правах граждан (подданных) Империи на основании национальности и вероисповедания, требуя уравнять нерусских в индивидуальных правах с коренными русскими, получая за это от черносотенцев обвинения в антинациональности, национальной измене, служении интересам «жидов и инородцев» и т. д. С другой стороны, соглашаясь предоставить равные индивидуальные права русским и нерусским, они отказывались признать за последними статус наций, имеющих право на самоопределение, если не в форме создания собственных государств, то хотя бы в форме автономий.

В отношении войны российских либералов на два фронта — с русскими псевдонационалистами или вернее национал-империалистами и националистами нерусскими весьма показательна фигура такого их яркого представителя как Петр Струве. Вообще, надо сказать, что Струве был нетипичным либералом, что и было его преимуществом, так как в целом классическая либеральная российская мысль характеризуется вязкостью, невнятностью и теплохладностью на фоне цельных в своей логике лагерей русского общества и мысли — реакционеров и радикалов. Струве как раз пришел в либерализм из лагеря последних, привнеся с собой его драйв. Другой аспект, которым был интересен Струве, и который сохраняет актуальность до сих пор — это его попытка национализировать российский либерализм, соединить либерализм с тем, что он считал русским национализмом, введя его таким образом в политические рамки русской нации, как он ее понимал.

^{Петр Струве (фото)}

Хрестоматийна в этом смысле дискуссия мечтательного русского немца Струве с проницательным и практичным одесским евреем Владимиром Зеевым-Жаботинским. Последний констатировал очевидное: Российская империя, в которой великорусы составляют менее половины ее населения, не может быть русским национальным государством, как того, хотел Струве. Что же последний отвечал на этот аргумент?

«Какая-то упорная традиция, постоянно оживляемая интеллигентской политической тенденцией, скрывает от таких людей, как талантливый автор статьи о еврейских настроениях, огромный исторический факт: существование русской нации и русской культуры. Именно русской, а не великорусской. Ставя в один ряд этнографические „термины“ — „великорусский“, „малорусский“, „белорусский“, автор забывает, что есть еще термин „русский“, и что „русский“ не есть какая-то отвлеченная „средняя“ из тех трех терминов (с прибавками „велико“, „мало“, „бело“), а живая культурная сила, великая, развивающаяся и растущая национальная стихия, творимая нация (nation in the making, как говорят о себе американцы).

Русская культура, конечно, неразрывно связана с государством и его историей, но она есть факт в настоящее время даже более важный и основной, чем самое государство. Есть Пушкин, есть Гоголь, есть Толстой; есть русская наука, которая, при всей ее отсталости и слабости, есть все-таки и абсолютно, и относительно очень крупная величина; есть русское искусство, которое тоже уже сказало свое слово. Это все огромные культурные силы», — писал он в ответ.