Нездешние

Гарри не отвечает. Он занят. Он всегда занят машиной. Иногда занимается ею всего по нескольку дней – по неделе или чуть больше. Но иногда на него находит, и ему требуется повозиться, всерьез повозиться, и в таких случаях он пролеживает под машиной так подолгу, что на теле появляются синяки и пролежни, а когда он вылезает (или пробует вылезти), атрофировавшиеся, заржавевшие суставы трещат пулеметной очередью, и только чтобы разогнуться, у него уходит целый час.

А она его ждет. Как же не ждать? Она его жена, жены этим и занимаются. Она ждет мужа. Помогает ему, подает ему лимонад. Она знает, что делать. Она видела. Она знает, какой должна быть.

Во время таких приступов мистер Элм ничего не ест – только вливает в себя банку за банкой теплое пиво «Шлиц», выпивая каждую долгим пенистым глотком. Он не прерывается, чтобы помочиться: его штаны, рубаха, вся спина пропитываются холодной мочой, в которой он пролеживает так подолгу, что кожа в паху и на спине воспаляется докрасна.

Рядом с машиной курган из пивных банок. Миссис Элм знает, что надо бы сходить в магазин за новыми. Но она так занята – из дому выйти некогда. Она должна заниматься мужем. И она стоит в дверях, улыбается, протягивает ненужный лимонад, слушает, как муж постукивает, побрякивает, поскрипывает в недрах «Эльдорадо».

– Красивая машина, Гарри, – говорит она.

Машина действительно красива. Замечательно красива. Но временами миссис Элм ощущает легкое беспокойство – она почти уверена, что иногда – не все время, но иногда – на ней следовало бы куда-нибудь ездить.

А они никогда не ездили в «Эльдорадо». Он ни разу не покидал гаража. Потому что ездить он не может.

Под капотом, в моторном отсеке, спаянные, сбитые молотком, скрученные и прихваченные клейкой лентой:

дисковый телефон;

большая часть мотора от потолочного вентилятора;

шесть утюгов для заглаживания плиссе;

два простых утюга;

тысяча триста семьдесят четыре железные иголки;

один телемонитор;

девять футов садового шланга;

две неоновые лампочки;

два фута семь дюймов пластиковых трубок;

почти все лезвия от садовой косилки;

дверца старой микроволновки;

тридцать восемь футов разной изоленты;

пинта кровельного вара;

панель от раздвижной стеклянной двери;

и, последнее, но немаловажное, фишка от игры скребл (буква s).

Чего под капотом не сыщешь, так это работающего двигателя, трансмиссий, радиатора, переключателей, воздушных фильтров. Да хотя бы аккумулятора. Миссис Элм знает, что муж должен возиться с машиной – такие машины требуют ухода, и это дело мужа, – но, хотя она никогда не скажет этого вслух, втайне подозревает, что мистер Элм понятия не имеет, ни за чем он ухаживает, ни как это делается.

– Красивая машина, Гарри, – говорит миссис Элм.

Так оно и есть. Она в восторге от машины. Она в нее влюблена. Как не влюбиться – красивая ведь машина.

Но иногда она устает стоять, дожидаясь мужа и машины. Колени зудят, сверху, там, где суставы соединяются с мышцами, зуд нарастает и нарастает, пока не переходит в жжение, будто коленные чашечки плавают в озерце лавы. Лифчик – он у нее зверской промышленной конструкции – врезается в кожу, оставляя на плечах и спине густую сетку красных бороздок. Но это пустяк в сравнении со ступнями, втиснутыми в красные туфли на трехдюймовых каблуках. Однажды, не так давно, она опустила глаза и увидела, что цвет словно вытекает из туфель, скапливается лужами на полу и утекает в сток, словно в необыкновенно алую ирригационную канавку. Это, конечно, натекла кровь: она стояла, а ступни кровоточили. Кровь засохла бурыми хлопьями, но миссис Элм знает, что в этот раз починка затянется и скоро кровь потечет снова.

Картинка, вечно застывшая, вечно тающая картинка. «Ох, как больно носить эти тела!

Почему работа никогда не кончается? Зачем мы так стараемся сохранить эти ловушки, которые нам только боль причиняют?»

Но она знает, что это дурные мысли. Ведь они живут хорошо. Нужно только еще немножко постараться, и все будет совсем хорошо. И машина у них красивая.

Такая красивая машина!

Слушай, это не все.

Мистер Тримли стар и одинок. Но у него свои развлечения. А именно игрушечные поезда, занимающие чуть не каждую минуту его жизни и большую часть восьмидесяти квадратных метров домика из адобы. Поезд – его хобби, говорит он себе, просто хобби, хотя иногда он задумывается, нормально ли для хобби так разрастаться, что приходится выкинуть кровать, плиту, столы, кресла и прочее, расчищая место для множества поездов?

Нет, думает он. Это глупо. Он старый человек, а старикам простительны причуды.

Когда-нибудь, думает мистер Тримли, он даже решит, что хватит с него поездов. Но когда это будет, он точно не знает; его гложет голод, твердит, что еще не совсем хорошо и надо подправить еще немножко…