Нездешние

Подправлять зачастую приходится много чего. У него порядка 950 моделей, бегающих по электрическим путям длиной от четырех до четырехсот футов… а то и больше. Мистер Тримли знает, что хорошо быть человеком – обычным стариком, живущим в обычном доме, но ему кажется, что можно кое-что подправить, только ради поездов. Конечно. В конце концов, раз он может кое-что переменить, чтобы модели выглядели более впечатляюще, значит, это надо сделать, верно?

Да. Конечно. Мистер Тримли может кое-что изменить. Некоторые поезда, ныряя в маленькие пластмассовые тоннели или под деревянные мостики, очень-очень долго не показываются с другой стороны. Особенно Северный экспресс, который возвращается к нему домой только дня через три, обычно в девять утра. А когда возвращается, Северный экспресс часто оказывается присыпан снегом и попахивает серой.

Мистер Тримли проложил для своих поездов много путей. Просто некоторые пути уходят за пределы дома или в места, невидимые невооруженному глазу. Но это ведь такие мелочи. Право – в конце концов, просто такое у него причудливое хобби, да?

Слушай.

Дети Доузов – веселые дети, играют в большой песочнице на заднем дворе. Немножко необычно, что они выходят поиграть в неподходящее время – часто далеко за полночь – и что в самые счастливые минуты склонны левитировать.

Но соседи не против. Нет. Они об этом даже не думают. Им не положено думать.

Слушай.

В дом Крэев не входят и не выходят – никто бы и не знал, что в нем живут Крэйи, если бы не имя на почтовом ящике перед домом. Но в иные вечера, обычно часиков в девять, за окнами гремит оркестровая музыка, а если бы кто присмотрелся к шторам (никто не станет этого делать), он бы увидел, как очень-очень маленькие фигурки танцуют строгий танец.

Слушай.

Миссис Хьювелл занимается своим садиком каждое утро и каждый вечер. Что она в нем растит, никто точно не знает: никто и не видел, чтобы в нем что-то росло, ни стебелька, ни травинки не проклюнулось из земли. Но в ветреные ночи, если бы соседи хорошенько прислушались, они бы услышали шелест листьев на ветру, словно за забором не садик, а пышные густые джунгли, хотя увидеть их нельзя, а по весне, в прохладную сырую погоду, сквозь планки изгороди сочится мягкое зеленое сияние…

Слушай.

Миссис Грир раз в год принимает гостей в саду и приглашает каждый раз одних и тех же. Визит длится всего сорок минут: гости друг за другом идут по дорожке. Ровно в десять вечера входят в калитку и направляются прямо на задний двор. Там они стоят рядом, молча глядя в темное небо. Миссис Грир (она, увы, вдова, а мужа ее никто не помнит) стоит у крылечка, присматривая за грилем, на котором жарятся сорок гамбургеров. Когда они сготовятся (все ее гамбургеры очень-очень хорошо приготовлены), миссис Грир раскладывает их на картонные тарелочки, и гости, подойдя, разбирают и весь вечер держат тарелочку в одной руке. Они не едят – под конец вечера гамбургеры выбрасывают.

Ровно в десять тридцать того самого вечера небо проясняется, и всем гостям виден темный уголок ночных небес, и он в это время им очень-очень ясен.

Они засмотрятся в этот уголок неба и замрут.

Если вы в это время окажетесь поблизости и прислушаетесь, вы услышите шум, будто сотни сверчков тихо поскрипывают в лад, и в их стрекоте будет грустная, безнадежная нотка, словно сверчки что-то оплакивают, вспоминают что-то, что было у них когда-то да ушло. Если вы подберете слова, то скажете, что в этом звуке была боль, всепоглощающая тоска по дому, желание вернуться туда, где, может, даже не бывали.

Потом песня закончится, небо снова затянут облака, и гости повернутся друг к другу, подняв одну руку, растопырив пальцы, и соприкоснутся кончиками пальцев: большой к большому, указательный к указательному. И, соприкасаясь, они будут смотреть друг другу в глаза, словно обмениваясь беззвучно клятвой, потом кивнут, перейдут к следующему. Поднимут руки, и все повторится.

В десять сорок все гости миссис Грир выстроятся один за другим, выйдут за калитку и разойдутся по своим домам.

А миссис Грир, как всегда, останется сидеть перед грилем. Огонь будет омывать ее лицо, волосы от жара станут ломкими и скрутятся, иссохшая кожа натянется как барабан.

Заглядевшись в огонь, она подумает: «Это хорошая жизнь. Очень хорошая жизнь. Но чего-то недостает. Чего нам не хватает? Почему я не чувствую себя цельной?»

Но послушай еще об одном.

В эту самую минуту недалеко от Элмов стоит за своим домом Маргарет Боф. А Маргарет, в отличие от многих своих соседей по Винку, не из нездешних, она самая что ни на есть местная, родилась и выросла здесь и настолько человек, насколько можно быть человеком.

Она стоит на заднем дворе и плачет.

Она не знает, почему плачет. Сегодня ее ждет одна из немногих доступных ей в эти дни радостей. И все-таки она плачет.