Нездешний человек. Роман-конспект о прожитой жизни

Дождь шелестит по небу и крыше. Остывая, печь согревает тело и из пространства выжимает воду. И время вспять течёт.

Я так тебя любил, что стыдно промолчать.

Но вот и тучи ушли на ночлег. Влажная звезда выжигает глаз. Моргаю в тьму, молчу. Я так тебя люблю, что стыдно говорить.

Это стихотворение я написал давно, прошлой осенью. Но с тех пор ничего не изменилось, хотя была зима. Одного стихотворения мне показалось мало, предвкушая встречу, я немедленно сочинил:

Запомни меня

в этот день, в этот час, в эту жизнь на фоне обломков

кирпича, империи, страсти.

Запомни себя

в этот день, в этот час и в это столетье на берегу Млечной реки.

Запомни желток в плену у белка.

Уже выросли дети, пробившись сквозь наст наших слов, наших губ и объятий. Назначаю тебе быть со мной на этой земле

в этот день, в этот час, на этом наречьи.

Для верности я отправил письмо заказной скорой почтой. На почте усталая от рождения женщина не глядя бросила его себе через плечо. Письмо попало в какой-то контейнер, похожий на мусорный бак. Делая паузы между словами, приёмщица внятно произнесла: «Обычно мы доставляем почту за неделю-другую, но гарантий сохранности не даём. И вообще — я тебе не советская власть, чтобы письма на себе таскать». У неё было включено радио. Не зачем-нибудь, а так, для фона, чтобы не так скучно было. Слегка удивлённый мужской голос произнёс: «Завтра будет минус двадцать градусов. Но это ещё не факт».

Вообще-то, я был готов, что не получу от Оли ответа. Столько лет минуло, ничего уже не поправить. Так и вышло, ответа не случилось. Всё равно обидно. Но я всё равно решил не отклоняться от плана и устроить себе праздник. Гашиш меня не поздравил, забыл, тараканами занят, ну и ладно. Прожитого, разумеется, не вернёшь, но всё равно так хотелось очутиться в нём. Чтобы подготовить организм к умильным впечатлениям, всю столицу насквозь я пробрёл пешком.

Было солнечно и морозно, но шёл медленно, ноги боялись. Им было понятно, что я жду встречи с прошлым, но меня не ждёт там никто. Впрочем, и в любой другой точке пространства меня тоже никто не ждал.

Я не узнавал родного города, один котлован соединялся с другим, у подножия небоскрёбов теснились времянки. Азиатские работяги азартно шевелили лопатами, проворачивали цемент. Лица русской национальности величественно покуривали в сторонке. Всё-таки это их земля. Время от времени они оживали, выдёргивали из производственного процесса какого-нибудь таджика, хватали его за грудки, орали: «Ноги врозь, руки за голову!» Азартно хохотали, обнажая импланты, которыми они явно гордились. Свои зубы им давно выбили, а у отсталых таджиков рот сиял золотом. И ведь закладывал таджик руки за голову и падал почерневшим от пустынного солнца лицом в снег. Лица русской национальности снова хохотали и закуривали по новой. Они радовались, что с ними не забалуешь.

Другие же русские степенно шествовали с портфелями, набитыми только что нарезанными долларами и рублями. Их дублёнки оттопыривались от скорострельного оружия за пазухой. Временами я спрашивал у них дорогу, что ущемляло моё мужское достоинство. Тем более что дороги они не знали. Прискорбно смотрели на моё пальтецо и недоумённо оглядывали окрестность. Чувствовалось, что с рельефом и землёй моих предков они знакомы лишь понаслышке. Я шёл и думал, что стране моей крышка. Я шёл и шептал:

Хижины здесь не строят — слишком дорого.

Мы не столь богаты, чтобы покупать дешёвые вещи. Хижин не строят — одни дворцы с телохранителями, вмонтированными в резные башенки -не то Кремль, не то минарет. В общем -вышка для обозрения земного шара и хорошо простреливаемой местности, где копошатся попрошайки и люди труда -умственного и физического. Холуи жуют жвачку, для острастки постреливают в небеса, ибо ждут подвоха оттуда — метеорита, дождя, вакуумной бомбы, плевка авиатора, задумавшегося над смыслом жизни.

Чужих здесь не бывает. Если кого убивают, так свой своего. Другого не бывает, иного не дано. Хоронят по-православному, с отпущеньем грехов.

Я шёл и шептал, поэтому никто меня не услышал.