Нездешний (трилогия)

— Ни для тебя, ни для кого другого. — Лалития выхватила из-за атласной диванной подушки тонкий стилет.

— Рыжик, ты прелесть! Вот теперь мне совсем не скучно!

— Подойди поближе, и тебе уж больше не придётся скучать.

Дверь позади Лалитии отворилась, и вошёл Шардин, священник Истока. Арик, увидев его, улыбнулся.

— Вот, значит, где ты прятался, священник. Кто бы мог подумать? Мои люди обыскали дома твоих прихожан, но к шлюхам заглянуть не догадались.

— Что с тобой, Арик? — помолчав, спросил священник.

— Со мной? Смешной вопрос… Я стал молодым, сильным и бессмертным.

— В прошлом году я был у тебя на Ивовом озере. Ты казался довольным жизнью. Я помню, как ты играл с ребёнком.

— Да, с моей дочуркой.

— Не знал, что у тебя есть дочь. Где она теперь?

— Умерла.

— Ты горевал по ней? — тихо, но властно спросил Шардин.

— Горевал? Ну да, наверное.

— Горевал или нет?

Арик поморгал. В голосе священника слышалась почти гипнотическая сила.

— Как ты смеешь меня допрашивать? Ты преступник… тебя ищут. Предатель!

— Отчего ты не горевал по ней, Арик?

— Перестань! — попятившись, крикнул князь.

— Что они сделали с тобой, сын мой? Я видел тебя с девочкой и видел, что ты её любишь.

— Люблю? — Арик отвернулся, совсем забыв про кинжал. — Да… мне помнится что-то такое…

— Что тебе помнится? Что ты чувствовал?

— Я не хочу говорить об этом, священник. Уходи, и я не стану доносить, что видел тебя. Уходи. Мне надо… поговорить с Рыжей.

— Тебе надо поговорить со мной, Арик. — Священник смотрел на князя своими тёмно-голубыми глазами, и тот не мог отвести взгляда. — Расскажи мне о своём ребёнке. Почему ты не горевал по ней?

— Н-не знаю. Я спрашивал Элдикара… в ночь смерти герцога. Я сам не понимаю, почему это так. Я ничего… не чувствую. Я спросил его, не лишился ли я чего-то, когда он вернул мне молодость.

— И что он ответил?

— Он сказал, что я ничего не лишился. Нет, не совсем так. Он сказал — ничего такого, что имело бы ценность для Куан-Хадора.

— И теперь ты хочешь убить Лалитию?

— Да. Это развлекло бы меня.

— Постарайся вспомнить, Арик. Вспомни того человека, который сидел со своим ребёнком у озера. Хотелось ли ему убить Лалитию, чтобы развлечься?

Арик отвёл глаза в сторону и сел, глядя на кинжал у себя в руке.

— Ты путаешь меня, Шардин. — У него вдруг сильно разболелась голова. Он положил кинжал на стол и потёр виски.

— Как звали твою дочь?

— Зарея.

— Где её мать?

— Тоже умерла.

— Как она умерла?

— Я задушил её, потому что она плакала и не желала уняться.

— Дочь свою ты тоже убил?

— Не я. Элдикар. Её жизнь дала мне молодость и силу. Ты же видишь, как хорошо я выгляжу.

— Я вижу не только это.

Арик поднял глаза и увидел, что Лалития смотрит на него с омерзением.

Шардин подошёл и сел рядом с Ариком.

— Ты говорил мне как-то, что Алдания была добра к тебе — помнишь?

— Да. Когда умерла моя мать, она пригласила меня в Мазинский замок и утешала меня в моём горе.

— Почему ты горевал тогда?

— Потому, что мать умерла.

— Но смерть дочери ты не оплакивал?

— Нет.

— Ты помнишь, что чувствовал, когда умерла твоя мать?

Арик заглянул в себя. Он видел человека, которым был прежде, и видел, как тот плачет, но не мог понять, с чего его так разбирает.

— Ты был прав, Арик, — тихо молвил Шардин. — Ты действительно потерял кое-что — вернее, это отнял у тебя Элдикар Манушан. Ты утратил свою человечность, забыл, что такое сострадание, доброта и любовь. Ты перестал быть человеком. Ты убил женщину, любившую тебя, и дал согласие умертвить ребёнка, которого ты обожал. Ты участвовал в гнусной бойне и смотрел, как убивают Алданию, которая была так добра к тебе.

— Зато… зато я теперь бессмертен. Вот что главное.

— Да, ты бессмертен, и тебе скучно. В тот день у озера ты не скучал. Ты смеялся, и слышать это было приятно. Ты был счастлив, и ничьей смерти не требовалось, чтобы развлечь тебя. Не видишь разве, как тебя обманули? Тебе продлили жизнь, но отняли все чувства, нужные, чтобы наслаждаться этой долгой жизнью.

Голова у Арика раскалывалась. Он прижал ладони к вискам.

— Перестань, Шардин. Меня это убивает. Голова вся в огне.

— Я хочу, чтобы ты вспомнил Зарёю в тот день у озера. Вспомнил, как её ручонки обнимали тебя за шею и как весело, по-детски, она смеялась. Слышишь ты её смех, Арик? Слышишь?

— Слышу.

— Перед тем, как мы все вошли в дом, она прижалась к тебе и сказала что-то — помнишь?

— Помню.

— Повтори.

— Не хочу.

— Повтори, Арик.

— Она сказала: «Я люблю тебя, папа!»

— И что ты ей ответил?

— Сказал, что тоже её люблю. — Арик застонал и откинулся назад, крепко зажмурившись. — Не могу напрягать голову… больно!

— Ты околдован, Арик. Это злые чары мешают тебе вспоминать. Хочешь ли ты вспомнить, что значит быть человеком?

— Да!

Шардин расстегнул ворот и достал висящую на золотой цепочке яшмовую слезу с вырезанными на ней рунами.

— Это талисман, благословлённый настоятелем Дардалионом. Говорят, что он отводит чары и лечит все болезни. Не знаю, обладает ли он в самом деле волшебной силой, но если хочешь, я надену его на тебя.