– Я очень удивился, когда мне сказали, что вы придёте, – признался он. – Не ожидал, что вас пустят в школу после того новостного репортажа.
– В новостях про нас всё врут, – сказал я.
– Про меня тоже, – согласился директор. – Заходите в кабинет.
Он опустился на свой табурет, а мы сели на скамейку напротив, явно предназначенную для взрослых жури, потому что ноги у нас не доставали до пола.
– Чиновник из отдела иммиграции сообщил, что вы хотите поделиться со мной образовательным материалом. Каким именно?
– Видео, – ответил я. – Посм
– Разумеется. Обучение – это моя профессия.
Мы подключили мой экран к монитору в кабинете, как это делала Марф у нас дома с телевизором. Презентация «Встречайте: человек!» началась с моего лица крупным планом, расплывшегося в улыбке. Мои слова было почти не слышно из-за «йи-ихи-и-и-ихи-и-и-и», перевода для жури, звучавшего поверх.
– Привет! Я Лан Мифун и хочу развеять все ваши предрассудки в отношении людей. Мы вовсе не агрессивные! Но ужасно неуклюжие. Очень-очень неуклюжие…
Потом где-то с минуту шла нарезка моментов, в которых люди спотыкались, срывались с лестницы или им на голову что-нибудь падало. Я глубоко дышал, надеясь уловить аромат смеха, но ничего не чувствовал. И уже начал переживать, что видео получилось недостаточно смешным, но тут началась сцена из «Эда и Фреда».
– Люди не плюются ядом, – объяснял мой дикторский голос, – но порой нам становится дурно…
По-моему, «Эд и Фред» был одним из самых смешных анимационных сериалов в истории, и я выбрал лучшую сцену. Эду очень понравился новый лимонад, которого он раньше не пробовал. Хотя от него к горлу подкатывала тошнота, вкус был просто замечательный, и Эд никак не мог остановиться. Он купил целый комплект из шести банок и выдул их все, одну за другой. После этого, когда они с Фредом ехали в машине на заднем сиденье, Эда сильно укачало и вырвало всем этим лимонадом прямо в салоне.
Самым уморительным в этой сцене было то, что Эд никак не мог протошниться. Он фонтанировал целую вечность, так что ты думал: «Ну нет, не может это столько длиться!» Я хохотал до боли в щеках, когда впервые смотрел эту серию. И даже сейчас невольно хихикал, хотя пересматривал её уже в двадцатый раз.
Директору тоже понравилось. Кабинет наполнил аромат пончиков, и Айла широко мне улыбнулась. Я улыбнулся ей в ответ.
После этой сцены мы перешли к следующей части:
– А если людям грустно, им всегда поднимает настроение музыка…
На экране появилась Айла. Она стояла на сцене под софитами и наигрывала на гитаре первые ноты «А мне бы жить под небом голубым».
На этот раз я увидел реакцию директора прежде, чем почуял её. Он выпрямился на табурете, качнул головой вправо… влево… и снова, и снова, в такт музыке. Мне в нос ударила волна необычного запаха, сладко-пряного, похожего на смесь жимолости с мятой.
Мы с Айлой наблюдали за ним, ошеломлённые тем, какой эффект производила на него песня. Директор покачивался всем телом, словно танцуя под музыку. А на припеве у него даже крылья затрепетали. Он оторвался от табурета и приподнялся в воздух.
Директор застыл в воздухе, раскачиваясь в такт музыке, словно зачарованная факиром змея, наполняя комнату ароматом жимолости и мяты. А когда песня закончилась, он медленно опустился на табурет и легонько потряс головой, словно приходя в себя.
Я покосился на Айлу. Она сидела, открыв рот от изумления, как, собственно, и я.
– Это было очень познавательно, – сказал директор. – Я бы хотел показать ваше видео всей академии.
– А мы можем поспешить, сэр? – спросил я. – Потому что времени, боюсь, осталось немного.
Час спустя мы с Айлой и директором стояли перед громадным экраном в столовой, и на нас смотрела вся школа. Невысокие крикки занимали передний ряд, а всё пространство за ними заполняли ученики-жури, будто высоченная стена, нависшая над нами.
Марф я не заметил и Эцгера тоже. Судя по новостному репортажу, который мы посмотрели в кабинете директора, пока ждали начала уроков, их разыскивали как преступников, которые «нарушают эмоциональный покой на Чуме». Диктор советовал зрителям «избегать опасного и чересчур эмоционального материала» и просил всех, кто увидит Марф или Эцгера, сообщить об этом исполнительному отделу.
Я сильно переживал за друзей, а ещё боялся, что после такого репортажа директор сдаст нас властям. Однако тот просто выключил телевизор и ничего не сказал. Он собирался показать «опасный и чересчур эмоциональный материал» паре тысяч детей, но если его и пугали возможные последствия, директор не подавал виду.