Глава шестая
Хоть лузинцы далеко опередили всех в Приобье, зато остальные бригады Тавдинского управления (контора была переименована в управление) намного отставали: были слабее специалисты, да и новшество еще не освоили по-настоящему, — и в целом управление проигрывало соседнему из города Ильска, где успешнее переняли лузинский опыт.
И вот тут Градов задумался: где бы найти второго мастера, не уступающего Лузину. И тут же откуда-то взялась вопрошающая, едкая мысль: захотелось во что бы то ни стало опередить другие управления? Славы захотелось под занавес? Последние усилия хочешь приложить? Себялюбец, выходит, ты, Градов?
Но подвернувшиеся сразу другие мысли зло отвечали: допустим, и славы! Пора бы ей прийти уж давно. Не грех и фортуне повернуться к Градову лицом, заметить!
И Градову порой казалось, что они впереди всех, далеко ушли, не догнать. Теперь и на заслуженный отдых можно пойти, спета лебединая песня. Все!
Градов спохватывался, отгонял воображаемое, злился на себя.
Нет! Он не ханжа, не эгоист, ради общего дела старается. А какой-то чужой голос ему издевательски нашептывал: «Да кто тебе поверит? Все видят, что на пролом готовишься идти, «второго» Лузина ищешь, и ведь сманишь откуда угодно именитого мастера, раз уж задумал, все силы приложишь, а сманишь. И думку свою новую лелеешь, обсасываешь. И вытянут именитые мастера тебя. Не волнуйся. Прославишься».
Градов напрягался изо всех сил, заставлял замолчать этот пакостный голос, внушал себе и верил в другое, в свое: он ради нефти большой все делает, не может он иначе, такая его жизнь, судьба, которая кровно связана с этой нефтью: всю жизнь ей отдал — и никто не посмеет упрекнуть Градова.
А навязчивый этот проклятый голос опять выскальзывал из-под его воли и гнусил: «Все видят, что изменился: за целью людей не видишь, рвешься восполнить потерянное во что бы то ни стало, идешь и в облака смотришь, бурильщиков порой не замечаешь».
Нет! Хватит! Градов не может больше колоться надвое, натрое и черт-те знает насколько. Сил у него хватит справиться с собой, ишь распустился, поддался наваждениям разным. А для кого она, эта нефть? Пусть он изменился, погрубее, повластнее стал, так опять же ради счастья людского в конечном-то итоге.
А может, и годы, и неудачи отпечаток наложили — куда от этого денешься? И все-таки главное, что конечная цель его гуманная, — и никто его упрекнуть не может в вихлянии от трудного.
Надо что-то предпринимать: иначе Градов не сможет руководить работами так, как бы ему хотелось, и не оправдает возложенных на него надежд, — эти мысли не давали ему покоя. В главке, конечно, понимают: иные условия бурения на Черном, нежели на других месторождениях, поэтому пока и терпят, как Градову казалось, еще утешают: надо перенять всем по-настоящему лузинский опыт и подтянуться, и управление тогда выйдет вперед; но Градов считал, что не будет этого, перенять-то сумеют, но в бурении еще и мастерство нужно, чутье, интуиция, в чем Лузин недосягаем.
И Градов окончательно решил: надо пригласить с Волги именитого мастера. Но тут другой климат, выйдет ли? Даже весна и та на Оби не такая, как, скажем, на реке Белой или Волге. Там уж если пошел лед, — значит, тепло, ласкают теплые ветры, а здесь — сегодня весна, солнышко греет, ледоход грохочет, — завтра вдруг задует, засвистит прилетевший в Ледовитого ветер, повалит снег, леденеет одежда буровиков, оборудование; капризен и коварен здесь климат! Он не мог забыть, как после первой зимовки затопило по весне буровые полыми водами не в меру разлившейся сибирской реки.
Немного нашлось смельчаков, которые высадились с ним на пустынный берег Оби. Тогда еще Черного-то и в помине не было.
И вот после долгих бессонных ночей Градов все же послал своего заместителя Шилова в Поволжье. «Поедут ли опытные, именитые мастера с насиженных мест в эту глухомань, где пока никаких бытовых удобств», — так и велел говорить. Градов считал: истинные буровики поедут. Издавна ведется, что люди его профессии снимаются с обжитых мест и едут в новые нефтяные районы. Так ехали когда-то в Баку, потом в Поволжье, поедут и сюда. Нефть-то есть. Хотя бы один приехал, хватило бы. А если бы еще знаменитый Шестаков, вот тебе и второй Лузин.