Нежить

И жизнь его была легка.

Все омрачилось в одночасье.

Однажды ведьму утопив,

Он навсегда утратил счастье,

Себе злодейства не простив.

Виновна та была бесспорно –

Любовью плотской возлюбила.

Запрет Творца нарушив вздорно,

Сама себя приговорила.

Нельзя простить такое было.

Вся нежить в страхе замерла –

Им кара лютая грозила,

Когда бы та не умерла.

Но казнь свершилась. Ночью лунной

Вскипев, разгладилась вода

Над головою ведьмы юной…

И стороной прошла беда.

Все было по закону верно,

И дед Водяник это знал.

Но почему-то он безмерно,

Как никогда, в ту ночь страдал.

Гоня свои сомненья прочь –

Закон не сорная трава! –

Он ведуну подкинул дочь,

Всем объявив – она мертва.

Ничто с тех пор не изменилось,

Топить вот только разлюбил –

Ему порой та ведьма снилась,

Чье даже имя он забыл.

Дед Никодиму уступил,

Его речами вдохновленный.

Но без азарта он топил,

Казалось, чем-то утомленный.

И, завершив свою работу,

Исполнив нежити завет,

Он словно с плеч стряхнул заботу

И всплыл со дна, где тьма, на свет.

Сиянье солнца, птичьи трели

И равномерный плеск воды

Покой вернуть ему сумели,

Смирив предчувствие беды.

Природа ран любых целитель,

Ее целебен каждый звук.

Она великий утешитель

Душевных ли, духовных мук.

Но червоточина гнездилась,

И дед Водяник точно знал –

Все то, что с ним уже случилось,

Ничто в сравненье с тем, что ждал.

И он почти не поразился,

Увидев, как на берегу

С русалкой леший разрезвился,

Ее лаская на бегу.

Нагие оба, словно звери,

Забыли всякий стыд они,

Закон безнравственно презрели,

Как будто были здесь одни.

Но и заметив водяного,

Они нимало не смутились.

Кидая камни в духа злого,

Ему грозили и бранились.

– Да не сошли ли вы с ума? -

Был дед Водяник страшен в гневе. –

Как будто выносила тьма

В своем бесстыдство ваше чреве.

Не зря я доверял примете:

Русалка с лешим – жди беды! –

И, позабыв про все на свете,

Ступил на берег из воды.

Был поступью он так тяжел,

Что воздух сотрясал шагами,

Но, с хрипотой дыша, побрел,

Упрямо шаркая ногами.

Дед руку мог едва поднять,

Куда ему за лешим гнаться.

Ну, разве только попенять

И запретить с русалкой знаться.

И, шаг умерив, дед Водяник

Окликнул лешего сердито:

– Остановись-ка, ты, охальник!

Раскайся – будет все забыто.

Но будто эхо повторило:

– И ты покайся, водяной! -

То ведьма вдруг заговорила. -

Не чаял встретиться со мной?

Из-за куста змеей скользнула

И к водяному подошла,

Глаза кося, в глаза взглянула

И ярой злобой обожгла.

– Ты знаешь ли меня? – спросила.

– Да, вспоминаю я тебя!

Какой неведомою силой

Вернула к жизни ты себя?

Напуган дед Водяник был –

В ней свой ночной кошмар узнал.

Года прошли, но не забыл,

И в ведьме этой ту признал.

Одно лицо… И голос той…

И та же ненависть глазах…

Но вдруг ответ пришел простой,

Развеяв суеверный страх.

– Ты дочь той ведьмы, – он сказал.

Марина мрачно улыбнулась. –

Ведь я просил… Я приказал!

Но ты вся в мать. И ты вернулась…

– Спросить «зачем» не хочешь ты? -

Был шепот так похож на крик. –

Я матери своей мечты

Тебе поведаю, старик.

– Я знаю все, – ответил он. -

Моей погибели ты жаждешь,

О мести мысли гонят сон.

Ты не живешь, Марина, – страждешь.

– Так не живи и ты, старик,

И это справедливо будет.

Судить других ты лишь привык,

А ну как кто тебя осудит?

– Да уж не ты ли мой судья?!

– И даже твой, старик, палач.

Имею прав всех больше я! –

Был ведьмы крик похож на плач.

В руке ее блеснул сосуд,

Наполненный прозрачным ядом.

– Сейчас свершится правый суд,

Иль с матерью я лягу рядом!

Глава 16, в которой Марине едва не удается погубить деда Водяника, но Афанасий спасает его.

В лесу не просто полевому

Найти дорогу и ночлег.

И, поплутав по бурелому,

Свой Никодим замедлил бег.

– Куда мог леший провалиться? -

Воскликнул полевой в сердцах

И даже начал было злиться,

Как вдруг заметил тень в кустах.

Вгляделся – так оно и есть!

Там Афанасий затаился.

Жестокую замыслив месть,

Тот в зверя перевоплотился.

Но друга Никодим узнав,

В нем перемене поразился –

Волк, голову свою задрав,

Ужасным воем разразился.

Одним лишь голосом, без слов,

Завыл протяжно, вдохновенно,

И был, казалось, он готов

Петь день и ночь самозабвенно.

Но лучше леший бы молчал –

Юнец продолжить путь не смел.

На вой он плачем отвечал,

Вовсю сморкался и сопел.

Иван дрожал, как лист сухой.

Молитв обрывки бормоча –

Христианин он был плохой, -

Взывал он к лешему, крича:

– Не будь злодеем, отпусти,

Георгий же вот-вот помрет!

На этот раз его прости,

Еще придет его черед!

Перемежался с плачем вой,

И горше не было печали…

Вздохнув, подумал полевой:

– В лесу всю живность распугали!

– Эй, Афанасий, – он позвал.

И леший смолк на полу ноте.

– Забыл, куда меня послал

Не по моей – своей охоте?!

Привычный облик свой приняв,

Смолчать решился леший было.

Но, волчий норов переняв,

Ключом начало злое било.

– Ты вовремя меня нашел, -

Отвел он взгляд от Никодима. –

Один отбился и ушел.

Мне помощь, друг, необходима.

На поиски отправлюсь я,

А ты пока что этих двух

Постереги здесь без меня,

Терзая души их и слух.

– Раз надо, я постерегу, -

Покорно Никодим кивнул. –

Не пожелаешь и врагу

Такую жизнь, – и он зевнул.

Но только Афанасий скрылся,

Враз бросил на судьбу роптать,